Меня отбросило, верно, на добрую милю. Отсюда я даже не видел огни укрытия Маарет. И ничего не слышал.
Я попытался подняться, но подлесок оказался настолько густ, что возможно было лишь ползти ползком или подняться к проему в джунглях, окружавшему тусклую заводь. Большую ее часть затягивала пенистая пленка тины, но кое-где в воде отражались ослепительно яркие звезды – точно осколки серебристого стекла.
Вдоль берегов кольцом выстроился ряд сырых выщербленных камней. Похоже, тут потрудились чьи-то руки – человека ли, бессмертного ли.
Тучи насекомых роились вокруг, жужжали над ухом, но не кусались. Падая, я разодрал щеку, но царапина, разумеется, уже почти затянулась. Москиты пикировали на кровь, но тут же шарахались в сторону, движимые природным инстинктом.
Я сел на самый большой валун и задумался, что же делать дальше. Не оставалось сомнений: Маарет не позволит мне приблизиться к ней. Но чему я только что был свидетелем? Что это значит?
Закрыв глаза, я прислушался, но различал вокруг лишь голоса ненасытных, прожорливых джунглей.
К моей спине вдруг легонько прижалось что-то живое. Я встрепенулся. На плечо мне легла чья-то рука, меня обволокло облачко сладкого аромата – травы, цветы и апельсинов, сильный, пьянящий запах. Вдруг повеяло счастьем, но ощущение это исходило откуда-то извне. Я знал: противиться этой руке совершенно бесполезно.
Медленно повернувшись, я посмотрел на длинные белые пальцы, а потом выше – в лицо Мекаре.
Бледно-голубые глаза были невинны, кожа сияла во тьме подобно мрамору. На лице – отсутствующее, дремотное выражение, безмятежная нежность. Ни тени зла.
Лишь слабейший телепатический всплеск – мой образ. Я из одного рок-видео, сделанных много лет назад. Танцую и пою, пою о нас. Вот и все, исчезло.
Я пытался уловить хоть искру интеллекта, но тщетно. Ровно такие приятные, располагающие лица бывают у несчастных смертных дурачков, чей мозг погиб давно и безвозвратно. Казалось, и невинность, и любопытство на ее лице – лишь случайное, природное выражение, не более того. Губы у нее были оттенка розовой морской раковины. Длинная розовая хламида была расшита золотом, среди узоров сверкали бриллианты и аметисты.
– Великолепно, – прошептал я. – Дивная работа.
Давно уже я не был так близок к панике, но, как оно со мной всегда случается, если я боюсь, если что-то пугает меня – я вдруг разозлился. Я сидел почти неподвижно. Со стороны могло показаться, будто Мекаре рассматривает меня своим дремотным, медленным взглядом, но ничего подобного. Насколько я мог судить, она была все равно что слепа.
– Это ты? – произнес я, силясь сложить эту фразу на древнем наречии и лихорадочно обшаривая память в поисках тех обрывков, что я знал. – Мекаре, это ты?
Меня вдруг переполнили гордость, нелепое тщеславие и безудержный восторг. Подумать только – я сумел дотянуться до этого создания, а ведь никому другому такого не удавалось! Я коснулся поверхности ее разума, на миг оживил его.
Нестерпимо хотелось снова увидеть этот мой образ, тот, из видео. Его – или любой иной образ, но нет, более ничего не было. Тогда я сам послал ей изображение. Я перебирал в памяти наши песни и гимны, вопреки очевидности надеясь, что они имеют для нее какой-то смысл.
Однако одно неверное слово – и страшно подумать, на что она способна. Может раздавить мой череп голыми руками. Может испепелить меня беспощадным огнем. Однако нельзя и думать об этом, мысленно представлять себе такой поворот событий.
– Прекрасно, – повторил я.
Никаких перемен. Я обратил вдруг внимание, что она тихо-тихо гудит. Интересно, неужели для того, чтобы гудеть, язык не нужен? Почти мурлыканье, как у кошки. Глаза ее вдруг стали далекими и бессмысленными, как у статуи.
– Зачем ты делаешь это? – спросил я. – Зачем убиваешь молодежь, этих бедных беззащитных детей?
Ни проблеска понимания, ответного чувства. Она вдруг шагнула вперед и поцеловала меня – поцеловала в правую щеку розовыми, точно морская ракушка, губами, холодными и безжизненными. Медленно подняв руку, я пропустил сквозь пальцы пряди густых и волнистых рыжих волос. Коснулся ее головы, бережно и ласково.
– Мекаре, верь мне, – прошептал я на том же старинном наречии.
Позади меня внезапно снова раздался ужасный шум, взрыв: некая могучая сила прорывалась сквозь дремучую непроходимую чащу. В воздух взметнулся вихрь крохотных зеленых листочков. Они дождем падали вокруг, оседали на вязкую поверхность заводи.
Маарет стояла слева от меня, помогая Мекаре подняться. Тихонько причитая, она гладила лицо сестры.
Я тоже кое-как встал.
– Оставь нас, Лестат, – промолвила Маарет, – и не возвращайся. И не подговаривай никого иного явиться сюда!
По ее бледному лицу струились кровавые потеки. Кровь повсюду – на бледно-зеленом одеянии, в волосах. Это все из-за плача. Кровавые слезы. Кроваво-алые губы.
Мекаре стояла рядом с ней и взирала на меня совершенно бесстрастно, глаза ее скользили по листьям пальм, сплетению загораживавших небо ветвей, словно она слушала птиц или насекомых, а не осмысленный разговор.
– Хорошо же, – промолвил я. – Я пришел помочь. Пришел узнать то, что смогу.
– Ни слова боле! Я знаю, зачем ты пришел, – отрезала Маарет. – Теперь уходи. Я понимаю. На твоем месте я поступила бы так же. Но передай остальным, чтобы они никогда более не искали нас. Никогда. Думаешь, я была бы способна причинить тебе вред? Хотя бы попытаться? Тебе или остальным? И сестра моя ни за что этого не сделала бы. Она никогда и никому не причинила б вреда. Ступай же.
– А что насчет вулкана Пакайя? – спросил я. – Маарет, ты не можешь так поступить! Не можешь броситься в вулкан вместе с Мекаре! Ты не можешь так с нами всеми обойтись!
– Знаю! – отозвалась она почти со стоном. Глубоким, душераздирающим стоном, исполненным невыразимой муки.
С уст Мекаре тоже сорвался глубокий, ужасающий стон, шедший из самый глубины ее существа, как будто у нее только и осталось голоса, что в груди. Внезапно она повернулась к сестре и приподняла было руки, но тут же уронила их, точно не могла толком ими управлять.
– Позволь же поговорить с тобой, – умолял я.
К нам уже направлялся Хайман. Мекаре резко отвернулась, двинулась ему навстречу и легла ему на грудь. Он обнял ее обеими руками. Маарет пристально смотрела на меня, качая головой и постанывая, словно ее смятенные мысли изливались жалобной песней.
Не успел я заговорить снова, в лицо и грудь мне ударила и мгновенно ослепила жаркая волна воздуха. Я подумал, это Огненный Дар. Подумал, вот цена недавним обещаниям Маарет.
Что ж, Принц-Паршивец, ты поставил на кон все, ты проиграл! И теперь ты умрешь. Вот тебе твоя личная Пакайя!
Однако меня лишь снова отбросило в заросли. Я летел, ударяясь о стволы деревьев, сквозь гущу перепутанных ветвей и влажных пальмовых листьев. Как ни извивался, как ни брыкался я, силясь вырваться из хватки этой чудовищной силы, как ни пытался выскользнуть хоть в какую-то сторону, меня упорно волокло назад с такой скоростью, что я был совершенно беспомощен.