– Понятно! – ахнул Мариус. – Ну конечно же! Давняя тайна наконец получила объяснение! Так это вы основали орден: вампир, дух, как вы его называете, и призрак твоей возлюбленной. Но ваши смертные адепты, члены ордена, ученые – им вы не открыли правды?
Тесхамен кивнул.
– Мы стали первыми Старейшинами. И с самого начала понимали: смертные, которых мы вовлечем в орден, никогда не должны узнать нашей тайны.
Многие присоединялись к нам за долгие годы. Наши смертные последователи процветали, привлекали новобранцев со всего света. Как ты знаешь, мы основали немало библиотек, обителей и прочих мест, где смертные школяры давали клятвы изучать, постигать и никогда не предавать осуждению всевозможные таинственные явления, незримые, но осязаемые. Мы провозгласили главнейшие наши принципы. Очень скоро орден обзавелся собственной конституцией, правилами, законами и традициями. А также – несметными богатствами. Мы создали миф об «анонимных Старейшинах», которые каждое поколение избираются из рядовых членов ордена, известны лишь тем, кто их избирал и правят из тайного штаба. Однако на самом деле никаких старейшин-людей никогда не существовало. Вплоть до самых недавних времен, когда мы и в самом деле избрали руководителей – и передали им управление орденом. Однако сами мы всегда держались – и держимся до сих пор – в стороне от смертных адептов, не раскрывая им, кто мы такие на самом деле.
– В каком-то смысле я всегда это знал, – заметил Мариус. Он никак не мог удержаться от новых вопросов. – Но кто такой Гремт, этот дух, о котором ты рассказываешь? Откуда он взялся?
– Гремт присутствовал при том, как Амель вошел в Царицу, – сказал Тесхамен. – Присутствовал при том, как близнецы, Мекаре и Маарет, вопрошали духов о том, что сталось с Амелем. Именно он и дал ответ: «Амель получил то, чего всегда добивался. Амель обрел плоть. Но Амеля больше нет». Он из того же разряда, что и создание, одушевляющее тебя, и тебя, Дэниел, и меня. Если у духов бывают братья и сестры, то он – брат Амеля. Родственник Амеля. В том королевстве, что мы не в состоянии узреть и почти не в состоянии услышать, они с Амелем были равными.
– Но отчего же явился к тебе, чтобы основать эту вашу организацию, Таламаску? – удивился Дэниел. – Чем привлекал его физический мир?
– Кто скажет? – пожал плечами Тесхамен. – Почему одних людей неудержимо влечет музыка, других живопись, третьих – красоты лесов и полей? Отчего мы плачем при виде прекрасного? Отчего слабеем? Почему оно разбивает наши сердца? Он обратился к физическому миру по ровно той же причине, по которой Амель витал над умирающей египетской царицей, стремясь напиться ее крови, войти в нее, слиться с ее телом, узнать, что она видела, слышала и чувствовала. – Он вздохнул. – Гремт явился потому, что явился Амель. Явился – потому, что не мог остаться в стороне.
Наступило долгое молчание.
– Вы знаете, что такое Таламаска сегодня. Тысячи ревностных исследователей сверхъестественного. Но никто из них не знает и не должен узнать, как зародился орден. Теперь уже старейшины ордена – сами смертные, весь орден принадлежит им. Он силен, обладает давними традициями, священными фондами – ему более не нужны те, кто его основал. Но мы, основатели, по-прежнему в любой момент можем извлечь из его бесконечных исследований все, что нам будет потребно – из его кладезей мудрости, его огромных архивов, из любых работ и отчетов, как самых древних, так и новейших. Нам больше нет причин контролировать орден, он стал цельным и завершенным сам по себе.
– Выходит, вы с самого начала собирались наблюдать за нами, наблюдать за Амелем, – заметил Дэниел.
Тесхамен кивнул, но потом пожал плечами и изящно развел руками.
– И да, и нет. Амель стал тем факелом, что вел нашу процессию через века. Но многое было постигнуто и помимо него, и еще очень многое лишь предстоит постичь, а потому великий орден Таламаски продолжит свои изыскания – и мы вместе с ним.
Он перевел взгляд с Дэниела на Мариуса.
– Гремт надеется лучше познать собственную природу. Да и Хескет и все остальные призраки тоже стремятся более отчетливо понять, что они такое. Но в отношении Амеля мы ныне пришли к моменту, которого боялись уже давно – моменту, который неминуемо должен был настать.
– Это как? – спросил Дэниел.
– Настал тот миг, которого мы давно страшились: тот миг, когда Амель, дух вампирской Крови, снова обретает сознание и стремится сам управлять своей судьбой.
– Голос! – прошептал Мариус. Голос. Голос, звучавший у него в голове, принадлежал Амелю. Голос, побуждавший его убивать, принадлежал Амелю. Голос, призывавший вампиров уничтожать друг друга, и был Амелем.
– Да, – подтвердил Тесхамен. – После всех этих долгих тысячелетий он вновь сознает себя, стремится вернуть себе способность чувствовать и видеть, как чувствовал и видел он в первые секунды после того, как вошел в тело и кровь Царицы.
Дэниел был потрясен до мозга костей. Встав со скамьи, он подошел к Мариусу и сел рядом, но не глядел ни на него, ни на Тесхамена. Взор его был устремлен куда-то внутрь.
– Нельзя сказать, чтобы он когда-либо полностью терял способность ощущать, – продолжал Тесхамен. – И духи ведали об этом. Гремт это знал. Но самосознания у него не было. Однако это самосознание все время силилось пробудиться – в некотором роде оно проделало путь от младенчества к детству и теперь, точно дитя, пытается говорить, осмыслять происходящее, думать. А ведь ему хотелось бы стать взрослым. Сумей оно только, оно бы как можно скорей избавилось от глупых ребячеств. Но стекло, сквозь которое это сознание видит мир, темно.
Мариус тихо дивился словам Тесхамена.
– А Гремт, – наконец осведомился он, – братский дух Амеля, он видит так же четко, как мы, так же говорит, мыслит и воспринимает действительность? Он знает то, чего не знает Амель?
– Не совсем так, – ответил Тесхамен. – И он не обладает подлинной плотью, хоть даже такой, как у Амеля. Он по-прежнему остается духом, научившимся принимать физическое обличье, подобное нашему – его призрачные взор и слух обостряются благодаря тому, что ему удается увидеть и услышать тем же путем, что и мы. Однако он не чувствует того, что чувствуем мы или Амель. В каком-то смысле жизнь его куда более пресна, чем у нас.
Не в силах более сдерживаться, Мариус встал и принялся медленно расхаживать взад-вперед по мягкому теплому песку. Что, интересно знать, видят духи, глядя на нас? Он посмотрел на свои руки – такие белые, ловкие, гибкие, такие могучие, а теперь наделенные еще и вампирской сверхъестественной силой. Он всегда чувствовал, что духов тянет, влечет ко всему физическому. Пусть они и незримы, но ничуть не меньше людей подвластны магии четких параметров и правил.
– Ну и что будет дальше? – спросил Дэниел у него за спиной. – Теперь, когда Амель обрел способность говорить, строить планы, подстрекать других вампиров к убийству молодежи? Кстати, это-то ему зачем?
Мариус вернулся к своей скамье и снова сел. Однако следить за нитью разговора не мог. В голове крутились воспоминания о том, как вкрадчиво и настойчиво, с каким витиеватым красноречием Голос пытался подобрать верную нотку, нащупать путь к его сердцу.