– Доказать? Чем?! – смешным воробьем нахохлился Марцин.
– Ну хоть чему-то ты выучился? Свечу без огнива зажжешь?!
– Да.
– Зажигай!
Атаман резко дунул, и в схроне воцарилась полная темнота. В ноздри пополз острый запах копоти. Шорох, смутное движение. Капля пламени возникает беззвучно, рождаясь из пустоты. Странная, янтарная, с вертикальной черточкой посередине – словно кошачий глаз. Лишь через два-три удара сердец до окружающих доходит, что огонек горит в воздухе, между сведенных ладоней Марцина.
Юноша подносит каплю к свече.
Фитиль загорается сразу.
– Дядька колдун, дядька колдун! Дядька, колдуй есе!
– Тихо, Каролинка! Услышат злые дяди, придут и заберут тебя. Тихо, доченька…
Сейчас Сквожина совсем не походила на ту горластую склочницу, которая отпускала сальные шуточки и в грош не ставила всех окружающих. Притянув Каролинку, она ласково гладила девчушку по голове грубой ладонью, пытаясь защитить, закрыть, спрятать на груди от напастей, подстерегавших ребенка в злобном и враждебном мире.
– Вот…
Ендрих Сухая Гроза запустил пятерню в курчавую смоль шевелюры. Почесал макушку – и вдруг весело осклабился.
– Ладно, считай, поверил… Ишь, мажонок! Учи, как судьбу переигрывать!
Фигуры были старые, часть – с отломанной головой или верхушкой. Под стать облупившейся и рассохшейся доске-шкатулке. Марцин расставлял их бережно, закусив губу. Джакомо Сегалт внимательно следил за действиями юноши. Потянулся вперед:
– Три цвета? Надо полагать, черный – Майнцская марка, желтый – Хольне и красный – наше Ополье. Можно выбирать любую сторону? Любой лагерь?
– Конечно. Только выбирать надо одну-единственную фигуру. Тогда ненадолго вы станете тем человеком, чью фигуру выберете. И переместитесь назад, в прошлое. Там вы сможете попытаться что-либо изменить, пустив события новым руслом. У вас будет форы примерно два месяца. Мой учитель свободно переместил бы вас на два десятка лет, но я…
– Звучит заманчиво. Я бы, пожалуй, взялся сыграть за…
– Два месяца? Хватит! Турнир! Турнир в Майнце! Черт побери, я знаю, что делать! Любина решил не заявляться в поединщики! А надо было… Ох и приложу я этого сукиного сына!
– Дело в другом. Если бы маркграф Дитрих, отец Зигфрида, протянул еще хотя бы пять-шесть лет…
– Я знаю, у бургомистра Хольне есть дочь. Окажись я на ее месте…
– Боже! Как же мне раньше не пришло в голову?! Будь мой учитель чуть-чуть решительнее…
– Мамка, я хоцу иглать!
– Обожди, доця. Вот закончат взрослые дурью маяться – дадут и тебе в бирюльки потешиться. Тьфу на вас! Прямо как дети малые…
– Тихо! Показывай, парень, как ходить!
– Вы уже выбрали фигуру, господин Ендрих?
– Ну!
Атаман потянулся к доске.
– Стойте! Это делается иначе. Хорошенько представьте себе, что намерены делать на месте избранного человека. Потому что во время игры вы перестанете быть самим собой. Но запомните главное – то, ради чего играете. Итак?
На лице атамана отразилась непривычно тяжелая работа мысли. Помедлив, Ендрих Сухая Гроза с видимым усилием кивнул.
– Тогда хлопните в ладоши над доской. А потом, когда я скажу, коснитесь фигуры.
Узловатые, в буграх мышц, руки Ендриха сошлись в глухом хлопке. Никто так и не понял, куда исчезла с доски большая часть фигур. Горящие глаза атамана были намертво прикованы к фигурке рыцаря в доспехах, со щитом и копьем в руках. Кончик копья давно обломался, со шлема облупилась красная краска, но сейчас это не имело значения. Марцин взял в руки песочные часы на массивной подставке из бронзы, слегка встряхнул и уставился на дутое стекло колбы. Взгляд юноши сделался неживым, тусклым – и люди увидели, как в нижней части колбы взвился меленький вихрь песка. Одна за другой, песчинки все быстрее и быстрее устремились к горловине, в верхнюю часть колбы.
Песок сыпался наоборот!
Люкерда охнула и зажала рот ладошкой.
Вместе с обезумевшим песком поворачивало вспять само Время, возвращаясь на круги своя, щедро разбрасывая собранные камни, давая возможность дважды войти в одну реку – исправить, изменить, переиграть… Последняя песчинка юркнула в узкое отверстие. Время остановилось, зависло топором над шеей жертвы, и Марцин поднял застывшее, бледное, словно восковая маска, лицо.
– Скорее, атаман!
– Атаман?! – оскалился в ответ Ендрих Сухая Гроза. – Ну уж нет! На сей раз – рыцарь! Любина Рава, ясновельможный воевода князя Опольского! Держись, собака Зигфрид, я иду!
Крепкие пальцы, больше привыкшие к рукояти меча, сомкнулись на фигурке. В следующий миг «Тройной Норнсколль» исчез. На его месте разверзлось окно, распахнутое настежь, и было хорошо видно, как…
…Лязг, тупой удар оземь. Восторженные крики зрителей. Копье Зигфрида, наследника Майнцской короны, вышибло из седла очередного соперника. Добрый удар. Кажется, из бойцов, решившихся противостоять зачинщику, остались двое: Генрик Лабендзь и он, Любина Рава. Остальные уже повержены молодым забиякой. Впрочем, поначалу Любина не собирался участвовать в состязаниях. Но ответить отказом на приглашение маркграфа Дитриха было бы оскорблением. Да и любил воевода турниры. Многих крепкая рука его вышибла из седла, однако соперники обид друг на друга не держали. Силен был дух рыцарского братства, не то что сейчас…
«Старею. Брюзжать начал. В наше-то время и трава была зеленее, и девушки смазливей, и у коров по четыре рога… Неужто к закату твое солнышко клонится, рыцарь? Брось! Какие наши годы! А мальчишка хорош, куда как хорош. Значит, надо с паршивца спесь сбить, пока еще можешь…»
– Рыцарь Генрик Лабендзь из Болеславца!
Ну вот, следующий он. Любина слегка подпрыгнул, проверяя турнирный доспех, сжал и разжал пальцы в латных рукавицах. Нет, все подогнано ладно. Шлем на голову, копье со щитом в руки – и можно выезжать на ристалище. Жаль, радость ушла. Ведь он помнит ощущение праздника, пронизывавшее былые турниры. А здесь, в Майнце, все вроде бы на месте: флаги, плюмажи, доспехи на солнце сверкают, трубы, герольды, дамы платочками машут – а праздник сгинул. Ревность, зависть… Словно туча нависла над ристалищем, гася улыбки, проникая в души струйками черноты.
Воевода знал имя тучи, нависшей над Майнцской маркой и грозящей обрушить ливень на сопредельные земли.
Война – имя ей.
И сердце ее – сердце юного Зигфрида.
Откуда такая уверенность? Воевода удивлялся сам себе. Еще вчера небосклон будущего сиял девственной голубизной, а сегодня Любина проснулся от серного запаха беды. В свое время маркграф Дитрих фон Майнц, отец Зигфрида, был столь же воинственным и неукротимым, как сейчас – его сын. Не раз и не два пытался расширить свои границы, но в конце концов, битый могущественным герцогом Хенинга, угомонился. Стал миролюбив и гостеприимен. Только Дитрих стар, а наследник жаждет реванша. Достаточно умный, чтобы, наученный горьким опытом отца, не пойти вновь на запад, на Хенинг, – едва у него окажутся развязаны руки, Зигфрид двинет войска на восток. Хольне падет быстро, лишь раздразнив аппетит; Ополье продержится дольше. Но без надежных союзников княжеству не выстоять против сильного и богатого Майнца. На заключение союзов нужно время…