– Все, Зекиэль! Завязывай с интригами! – совершенно непоследовательно заявил старший барака. – Марш препоны чинить! А то Шайбуран один не справляется. Калаор, сидеть! Будешь пялиться – четные зенки подобью! Пальчик он поранил, бедняжка! Тут тебе не Жарынь и не Сульфурикс! Искупай честным трудом – глядишь, зачтется…
Чинить препоны оказалось ненамного сложнее, чем плести интриги. Знай стучи молотком да проверяй, чтоб шаткая конструкция из досок и брусочков не развалилась от первого же пинка. Мрачный карлик Шайбуран, ублюдок паука и черепахи, воспрял духом: с его конечностями препоны чинились из рук вон плохо, а Гансу плотничать было не впервой. Вдвоем дело наладили. Жаль, Шайбуран часто попадал себе молотком по жвалам и загонял под когти занозы.
«Неуклюжие они, эти бесы», – мельком отметил Ганс.
Потом Эрзнера определили лепить чернуху – уродливые фигурки из вязкой, аспидного цвета глины. Но скульптор из грешника оказался аховый, чтоб не сказать хуже, только руки зря перепачкал. Умница Азатот быстро переставил его строить козни. Ганс еле успел войти во вкус, размахивая мастерком и покрикивая на напарника: «Раствор! Раствор давай!», как работу прервал гулкий удар колокола.
От звона у трех бесов случились судороги.
– Обед, – пояснил Бельмач Калаор, оказавшись рядом.
Однако Эрзнер не заметил никакого воодушевления среди дьяволов. Работники уныло плелись к выходу, напоминая обычных каторжан, и Ганс последовал за всеми, ловя себя на мысли, что начинает привыкать к здешней жизни. Во всяком случае, вид бесовских образин больше не вызывал омерзения.
В адской трапезной оказалось чисто и светло.
В каждой харчевне бы так!
Длиннющий стол занимали блюда со свежим хлебом, плошки с медом, кувшины… Ганс решил поначалу, что в кувшинах вино, а оказалось – парное, еще теплое молоко. Обеденные же приборы – кубки! тарели! вилки-двузубцы! – были сделаны из серебра. Такой роскоши Эрзнеру не доводилось видывать даже у Старого Барона. Слегка удивляло отсутствие мяса и пива, но поведение бесов удивило много больше. Будто не на трапезу, а на пытку явились. Обреченно расселись по скамьям, с отвращением глядя на харч. Вот черепаук Шайбуран протянул тонкую лапу, уцепил сдобный калач. Принялся, морщась, жевать; скривился, словно тухлятины отведал. Ганс с опаской взял краюху. Понюхал. Откусил. Чудесный хлебушек! Белый, пышный, с румяной корочкой. При жизни нечасто едал эдакую вкуснятину!
Ощутив жуткий голод, он набросился на еду. Ломоть хлебца в мед – и в рот. В мед – и в рот. Объеденье, братцы! И молочком парным из кубка запить. «Вряд ли в раю кормят лучше!» – Ганс поспешил заесть крамолу пышкой с тмином.
А за столом тем временем творилось весьма неприглядное действо. Явно проголодавшиеся бесы через силу глотали, давились, икали, харкали, плевались, отчаянно кривились и гримасничали; двоих стошнило прямо на пол. Приятель Калаор трижды кряду пытался уцепить когтями серебряный кубок с молоком – и всякий раз, шипя, отдергивал пятерню. Наконец скрипнул клыками, вцепился в заклятую посуду (явственно запахло жареным!) и опрокинул кубок в пасть, но случайно задел краем нижнюю губу.
Визг, вой; чуть не плача, дьявол смотрел на разлитое молоко.
Пострадавшая губа вспухла дыней.
– Помочь?
Дьявол уставился на Ганса как на сумасшедшего. Быстро склонился к уху товарища:
– Цыть, Зеки! Хочешь, чтоб срок накинули?! За милосердие, будь оно неладно? Что ж я, распоследняя овца – друга подставлять?!
– Но я же вижу, как ты мучаешься! – горячо зашептал в ответ Ганс. – Давай пособлю.
– Осторожней!
Но Ганс Эрзнер, не слушая четырехглазого рогача, уже наполнил кубок молоком до краев. Подмигнул четырехглазу:
– Разевай пасть!
– Плюнь! Плюнь туда! – прохрипел Калаор.
Жаль было портить прекрасное молоко, но раз человек… тьфу! – дьявол просит… Именно что – тьфу! Молоко с плевком ухнуло в глотку Калаора. В утробе беса громко заурчало. Давясь, он зажевал корочкой хлеба и тяжко выдохнул облако гари.
– Эх, Зекиэль… хороший ты чертяка…
Внезапно дьявол умолк и пристально уставился на руку Эрзнера, все еще сжимавшую кубок. Ганс без видимой причины смутился, разжал пальцы и поспешил спрятать руку за спину. Но Калаор еще долго не сводил с него взгляда и, как почудилось Гансу, вновь начал принюхиваться. Наконец четырехглаз помотал уродливой башкой, словно пытаясь стряхнуть наваждение.
Хмыкнул.
Отвернулся.
После обеда в мастерскую не пошли: вечером полагалось «заметать следы». А если по-простому – подметать улицы и дорожки поселка. Гансу тоже всучили метлу. На дорожках откуда ни возьмись объявились палая листва, сухие ветки, пыль и прочий мусор, так что нашлось, чем заняться. Мусор собирали в ямы, прикрытые стальными крышками в форме венца. Затем в яму выливалась бадья воды и туда же бросались неприятного вида обрубки, которые разносил Азатот. Обрубки шевелились.
Это называлось «прятать концы в воду».
Ничего трудного в подобной работе Эрзнер не нашел. Дурацкая? – да, но никак не мучительная. Однако бесам и тут приходилось несладко. Пыль ела им глаза; лапы, сжимавшие метлы, то и дело сводило судорогой. Двигались дьяволы хромая, страдая одышкой. А от музыки в небесах их прямо-таки корежило. Ганс же особых неудобств не испытывал, а потому споро подмел выделенную ему дорожку, после чего помог запыхавшемуся Калаору.
Наконец последний «венец» с лязгом водворили на место. Небесные гимны смолкли, и Калаор устало вытер пот со лба.
– На сегодня – все. Шабашим, – объявил он.
– Тяжелый денек выдался? – Ганс сам не понял: это был вопрос или сочувствие?
– Да уж… А тебе, смотрю, все нипочем! Ни соль в пыли, ни метла осиновая, ни столовое серебро… Прежний Хват Зеки: в святой воде искупай, скажет – серная ванна! Хорохоришься, старина, двужильного строишь… Надолго ли хватит? В прошлый раз, помнишь, едва не загнулся…
– Не помню, – признался Ганс Эрзнер. Он больше не боялся четырехглаза. Ни капельки. – Да и ты, как я вижу, ни черта не помнишь. Я ведь не дьявол Зекиэль. Я человек Ганс Эрзнер, слуга барона…
– Дьявол? Ясное дело, ты не дьявол, Зеки! Ты демон, честный демон-Талисман. А что слуга барона… Не любил ты этого слова: «слуга». Никогда не любил. Но барону служил верно. Зря только Договор нарушил. Потом отдохнул бы, в Лимбе отлежался… Эх, Зек, тебя учу, а сам!..
– Разуй уши, Калаор! Я человек. Понимаешь: че-ло-век! Ганс Эрзнер. Да посмотри же ты на меня! Разве я похож на демона?! Ни рогов, ни копыт, ни чешуи…
Эрзнер осекся. Он впервые видел, как демон смеется. Можно сказать – заходится от хохота. И нельзя сказать, чтобы это было самое приятное зрелище в его жизни! Казалось, внутри четырехглаза случилось землетрясение.
– Ну ты и шутник, Зекиэль! – прохрипел Калаор, отсмеявшись. – Эк тебя часовня приложила! Человек он, понимаешь! Рогов у него нет, понимаешь! Умора!