Первый шаг в любом деле бывает самым тяжелым. Второй удался Ивашке полегче, пускай и не намного, но все ж таки. Следом за ним – третий, но на четвертый уже не хватило сил.
«Только бы не глянуть вниз», – шептал он, чувствуя, что тогда точно сорвется, и продолжал беспомощно стоять, раскачиваясь из стороны в сторону над заостренными концами бревен, которые напоминали чьи-то хищные зубы, злобно поджидающие добычу.
Дмитрий глянул вниз, на тын, потом на Ивашку, потом опять вниз, сделал шажок поближе к приятелю и, ухватив его рукой за плечо, попытался помочь ему восстановить равновесие, но, увы, сил ему явно не хватало.
Тогда, сообразив, что еще одно-два мгновения, и товарищ его свалится аккурат животом или грудью на самые острия, да еще с маху, отступил на шаг, не отпуская руки от его плеча, и вдруг ринулся вперед с отчаянным криком:
– Прыгай!
Очнулся Ивашка уже в сугробе. Рядом с ним, улыбаясь, сидел на корточках Дмитрий.
– Как я придумал? – подмигнул он, но тут же, согнав улыбку с лица, которое приняло озабоченный вид, участливо спросил: – Совсем худо тебе, да?
– Да нет, ничего, – усмехнулся Ивашка. Хотя какое уж тут ничего, когда сердце у него в груди трепыхалось, как воробей, только что пойманный и посаженный в клетку.
– Ничего, – проворчал Дмитрий. – Вставай уж, горе мое луковое. И ничего-то ты не можешь, мучайся с тобой.
Кое-как подняв приятеля и примеряясь под него и так и эдак, потому что Ивашку какая-то неведомая сила продолжала трясти и шатать из стороны в сторону, Дмитрий чуть ли не поволок его на себе к симоновскому дому, периодически спрашивая, правильно ли они идут. У ворот Ивашка озабоченно спросил у царевича:
– Назад-то дорогу найдешь аль проводить? Дмитрий рассмеялся:
– Из тебя провожающий сейчас, как… – Он запнулся на секунду, подыскивая сравнение поудачнее, и наконец нашел: – Как из той снежной бабы, что я развалил сегодня. Давай уж лезь.
Перспектива лезть через подворотню Ивашку не устраивала, поскольку он не знал, сможет ли встать на той стороне на ноги, и он медлил, собираясь с силами, а чтобы Дмитрий не заподозрил чего недоброго, переспросил:
– Чего скажешь-то там? – кивнул головой в сторону хором.
– А-а, – махнул рукой беззаботно царевич, – скажу дворне, что на воротах, мол, на дерево полез да спрыгнул по ту сторону. И погрожу, чтоб не сказывали никому.
– Ага, – кивнул головой Ивашка. – Это хорошо. Поверят.
– Ты лезь давай, а то стоишь, вон, закоченел поди весь.
Ивашка с усилием опустился на четвереньки и стал протискиваться в подворотню. Сколько полз, мальчик так и не запомнил, потому что забылся, как ему показалось, всего-то на миг, а когда наконец открыл глаза, то увидел, что он уже в избе, а над ним низко склонилось перепуганное донельзя лицо Митрича. И почти тут же услышал его хриплый голос:
– Ну вот, оклемался. А я-то уж чего только не передумал. Боялся, к колдуну везти придется. Ты меня слышишь, ай как? – озабоченно обратился он к Ивашке, на что мальчик еле заметно кивнул.
– Ну и слава богу, слава богу, – Митрич бегал по избе, суетясь, поминутно что-то хватая, но тут же с досады бросая, как ненужное, и хватаясь за другое.
– Про народ-то ты мне не досказал. Ну ладноть, завтра доскажешь. Хорошо, что я засветло подъехал. Я ворота открыл, глядь, ан ты возле валяешься, дак прямо на снегу, и весь жаром пышешь, ажно снег под тобой малость подтаял. Я тебя тащу, а ты бормочешь чего-то. Ну, вот и молоко готово, горячее, с медком, испей, и полегчает враз. – Он подошел к мальчонке с большой глиняной кружкой в руках и сокрушенно охнул – Ивашка вновь был в жару и беспомощно метался по постели, хватаясь время от времени руками за горло, из которого раздавалось уж не дыхание, а только один хрип.
– Эх-ма, горе-то какое, – Митрич сел на край у изголовья и, приложив руку ко лбу мальчика, тут же отдернул ее, как будто коснулся раскаленной жаровни. Лоб у Ивашки пылал, как и все тельце, в иссушающем и испепеляющем огне.
– Видать, не миновать тебе колдуна, малец, – сокрушенно пробормотал он и вздохнул.
Когда Ивашка снова открыл глаза, то первым его чувством было удивление – где я? Помещение, в котором находился мальчик, было немногим больше, чем комнатенка в симоновском доме, где он спал. Даже в Рясске он не встречал таких маленьких домиков. Зато пахло точно так же, как у старого Пахома, – пряно и дурманяще.
Правда, тут к привычным ароматам добавлялся запах еще каких-то незнакомых трав. Причем как раз эти незнакомые пахли гораздо острее привычных, временами вовсе заглушая остальные запахи, будто надвигаясь на Ивашку некими волнами.
Он хотел пошевелить головой, но не смог. Странно, у него уже ничего не болело, но и сил, казалось, совсем не осталось. «Что же я, так и буду всю жизнь теперь на лавке лежать?» – мелькнула у него в голове тревожная мысль. Однако тело свое он чувствовал, пальцами рук пошевелить сумел и, понемногу упокоившись, опять заснул.
Проснувшись на другое утро, он попытался встать, но это ему не удалось. Получилось лишь немного приподняться, да и то мальчику пришлось вложить в это движение все оставшиеся силенки, после чего он вновь откинулся на что-то теплое и мягкое, чувствуя себя совершенно измотанным.
– Очнулся наконец, – вдруг раздался голос совсем рядом, и откуда-то из-за Ивашкиной головы вышел старик, окинувший мальчика пронзительным взглядом черных глаз, который мог бы показаться даже страшным, если бы этот взгляд столь явственно не излучал доброту и тепло.
Некоторое время тот придирчиво смотрел на мальчика, а затем неспешно прошел к столу, раздвигая головой большие заросли висящих под потолком снизок трав и не обращая на них ни малейшего внимания, хотя и выдергивал из них не глядя отдельные пучки.
От этого травяного колыхания по избенке вновь пошла приятная волна какого-то дразнящего запаха. Ивашка раза три громко чихнул и, странное дело, почувствовал себя сильнее, причем настолько, что был уже в силах подняться и сесть на лежанке. Прямо на него смотрела оскаленная медвежья морда. Ивашке стало страшновато, но морда не рычала и не шевелилась. Осмелев и приглядевшись, мальчик с облегчением вздохнул – то была шкура медведя, под которой он спал. Старик обернулся на шорох и властно произнес:
– Лягсь.
Мальчик безропотно лег.
– И спи, – добавил хозяин избушки. – Еще не время.
Ивашка хотел поначалу запротестовать, мол, сколько можно спать, но не успел – неожиданно для самого себя он опять уснул. И то ли снилось ему, как старик поил его чем-то теплым, противным и горьким, как белена, то ли вправду это было, но, открыв глаза, он увидел, что со двора в избу сквозь узенькие мутные оконца пробивается солнечный свет то ли этого, то ли уже следующего дня, а возле него сидит старик, внимательно разглядывая его, Ивашкин, перстень.