И вот в самый первый день лета, ранним утром, одна из местных жительниц зашла во двор соседки, чтобы попросить яиц. Долго звала, но та не отвечала, и, заметив, что дверь дома не заперта, визитерша с дежурным: «Есть кто живой?» ступила внутрь.
Потом она рассказывала следователю, что еще на пороге почувствовала слабость в коленях, что некое «шестое чувство» подсказало: что-то не так. «Есть кто живой?» – повторила она, проходя в гостиную, но никто ей не ответил, потому что на протяжении последних трех часов живых в доме не было. Зато были два мертвеца – спустя несколько минут женщина нашла их лежащими в собственной постели.
Она едва взглянула, и тут же сползла по стене, и потом ползком выбиралась на улицу, и ей казалось, что ее душит воротник. Это было так страшно. Кровь повсюду. Только спустя полчаса она догадалась позвонить в милицию, а до того ощущала себя попавшей в липкий кошмарный сон – сидела на траве у соседского дома, прислонившись к старой яблоне, и с места двинуться не могла.
Единственной версией следователей было предположение о случайности – о том, что некий маньяк-гастролер, ведомый не логикой, но голодом, забрел в первый попавшийся дом, открыв первую попавшуюся незапертую дверь. Крадущаяся в ветвях рысь не ищет духовного реванша – она просто чует пульсацию чужой крови и готовится к прыжку.
Супруги Черепановы жили бедно и незаметно, врагов у них не было, соседи отзывались о них с улыбкой. Они никогда не брали в долг, не жалили никого острым словом и не обладали чем-то хоть сколько-нибудь выдающимся, что могло встревожить чужую зависть. Прожили в браке тридцать лет и, вроде бы, любили друг друга – это была не любовь-страсть, но любовь, вызывающая желание отдавать и заботиться.
Таких людей, как они, обычно хоронят беспафосно, а на поминках много говорят о душе и небе. Таких не находят в окровавленной постели с выколотыми глазами.
Соседка долго потом пила валокордин, каждую ночь, засыпая, она видела мертвых Черепановых, из глаз которых торчат рукояти кухонных ножей. Черные пластмассовые рукояти вместо глаз и ручьи крови по щекам, на подушках, на стенах. Четыре кухонных ножа. Это было не ограбление, не пьяные посиделки с выплеском страстной злости, не холодная месть, а… не пойми что. Зверство, не имеющее мотива.
Однако, в который раз перебирая фотографии с места преступления, молодой следователь по фамилии Бухарин, которого прислали из областного центра, задумчиво морщил лоб и прикуривал очередную сигарету. Что-то не давало ему покоя, какая-то деталь – и он никак не мог сообразить, какая именно.
Бухарин был человеком внимательным и педантичным. Хорошая память, умение дробить картинку на миллион деталей когда-то помогали ему выиграть все возможные юношеские областные олимпиады по шахматам, а потом привели в профессию, которая влекла мрачной романтикой, но с годами все больше разочаровывала, потому что оказалась скроена не из загадок и многоходовок, а из тонн бумажной работы и формальных допросов участников кабацких драк. Что-то в этой истории было не так.
И вот однажды, неделя уже прошла, он вернулся на место преступления, аккуратно открыл перочинным ножиком все еще опечатанную дверь, вошел в комнату, которую еще не отмыли от побуревших пятен крови, сел на неудобный табурет, сосредоточился и осмотрелся.
У Черепановых было просто и чисто – самодельная деревянная мебель (хозяин дома немного столярничал), увядшие за эту неделю цветы на подоконнике, белые хлопковые шторы с вышивкой, старомодные бумажные обои «в рубчик», на стене – часы с кукушкой, давно переставшие звонить, и фотопортрет молоденькой Екатерины Черепановой. На портрете этом задумчивый взгляд Бухарина и задержался дольше.
Убитой было слегка за пятьдесят, но она явно не принадлежала к числу тех, кто «ягодка опять». Смуглое сероватое лицо, глубокие борозды на лбу, складки, ведущие от уголков губ к подбородку, рот скукожился и увял, и даже по обезображенному убийцей лицу можно было предположить, что Екатерина Черепанова жила в скорби. Бухарин вспомнил, что и соседи так о ней отзывались – незаметная, тихая, грустная, «ходит как тень», смотрит в пол, говорит мало, плакать – не плачет, но в глазах – какая-то тоска, а когда спросишь: «Что случилось?», она выдает отрепетированную легкомысленную улыбку и отвечает, что просто устала, трудный был день.
А вот девушка с фотографии, висевшей на стене, была совсем другой. Казалось, ей с трудом дается позирование – те жалкие несколько секунд, которые требуются фотокамере, чтобы зафиксировать чье-то лицо. У нее были веселые карие глаза, чуть вздернутая верхняя губа, кудрявая челка, веснушки, и вообще она выглядела как человек, который всегда готов к улыбке – дай только повод улыбнуться миру.
Соседи уверяли, что жизнь Черепановых тяжелой не назвали бы. Богачами те не были, но и не бедствовали никогда, детей не нажили, но и не выглядели сожалеющими. Почему же эти три десятка лет так безжалостно расправились с «легким дыханием» девушки и превратили смешливого ребенка в скорбную рано состарившуюся тень? Какой была жизнь Екатерины Черепановой, о чем она так напряженно годами грустила? Не было ли у нее тщательно оберегаемого секрета, который в итоге привел ее к такой страшной кончине?
Бухарин нерешительно подошел к лакированному трюмо. Если бы начальство узнало, чем он тут занимается, он потерял бы работу навсегда. Но что такое риск по сравнению с азартом охотника, взявшего след. Повернув латунный ключ, следователь присел на корточки перед распахнувшейся полкой и за несколько минут нашел именно то, на что втайне рассчитывал, – тоненький фотоальбом, вмещавший в себя несколько десятилетий чужой жизни.
Устроившись на подоконнике, Черепанов перелистывал страницу за страницей. Несколько черно-белых, немного пожелтевших от времени и небрежного обращения снимков. На них Черепановы совсем молодые, и глаза их светятся предвкушением бесконечности.
На одной фотографии Екатерина в шерстяном платке, брови подведены, смотрит слегка исподлобья, немного похожа на какую-нибудь кинокрасавицу из семидесятых в образе крестьянки. На другой – она уже старше, младенческий жирок ушел с ее щечек, острее обозначились скулы, но она все еще была легкой и веселой, как прохладное шампанское. И вот, наконец, почти на самой последней странице, Бухарин обнаружил странный снимок – Катя еще молоденькая, не больше тридцати, но уже напоминающая не шампанское, а тень. Резкий переход, как будто тумблер переключили. На этом снимке фото-архив прерывался – дальше в альбоме были только пустые страницы. Создавалось впечатление, что однажды все еще красивая Черепанова дала слово больше никогда не позировать фотографу – и сдержала его, потому что следующие ее портреты были уже посмертными, с рукоятями ножей, торчащими из окровавленных глазниц.
Немного посомневавшись, Бухарин все-таки осторожно вытянул из альбома последнюю фотографию.
Покинув дом Черепановых, он постучался к соседке – той самой, что обнаружила их тела. Та приняла его радушно – хотя, казалось бы, он пришел, чтобы напомнить о дне, который она вот уже неделю безуспешно пыталась вычеркнуть из памяти, отменить. Следователь списал это на обычную деревенскую жажду до новостей – когда вокруг годами ничего не происходит, только колышется нагретый крымским солнцем желейный воздух, да плещется море, уже давно воспринимаемое тривиальной декорацией, а не удивительным пространством; когда любого прохожего, спросившего, который час, воспринимаешь как потенциального почтового голубя.