– Но если мы преуспеем в своей миссии и предотвратим немецкую революцию, он, возможно, не появится.

– Возможно.

Стэнтон перевел луч фонарика со стола на темные ниши, заполненные старыми пыльными бутылками.

Его собственные следы на полу были между нишами и следами Кейти. Стэнтон направил луч в темноту сводов.

Вдруг ожгла мысль.

И душа содрогнулась от ужаса.

Стэнтон шагнул во мрак.

– Куда ты? – окликнула Кейти.

– В прошлое. Твои следы немного в стороне от моих. Я прибыл изменить историю и сделал это. Через век с той же целью прибыла ты, но время чуть продвинулось, и караульная будка сместилась. Все как говорил Сенгупта. По мере движения каждой пространственно-временной петли пространство и время прибавляются.

– Что за караульная будка? Какой Сенгупта? О чем ты?

Стэнтон не ответил и осветил первую нишу.

Есть следы? Может, и есть, но скрыты густой пылью. Он пробежал лучом по рядам иссиня-черных бутылок на полках.

– Возможно, я не первый, – пробормотал Стэнтон. – С какой стати я мечу в премьеры?

И тут он его увидел.

Меж бутылок.

Конверт.

Стэнтон его взял.

Затем прошел чуть дальше в глубину подвала. Маккласки рассказывала, что он смыкается с подвалом соседнего дома.

Через несколько шагов Стэнтон нашел еще один конверт.

Потом еще один.

И еще.

Пятый, шестой.

Девятый, десятый.

– Чего ты там? – донесся голос Кейти. – Раз все сделали, пора сваливать.

Стэнтон вернулся. В руках он держал конверты, от времени пожелтевшие и ломкие. Двенадцать штук. Возможно, были и другие, но он не добрался до конца подвала.

– Вот чего боялся, – тихо сказал Стэнтон. – Я не первый. До меня было много других.

Он положил пачку конвертов на стол. Рядом с посланиями, своим и Кейти.

Потом Стэнтон и Кейти уселись на пол и, подсвечивая себе фонариками, стали читать.

Истории двенадцати веков. Двенадцати двадцатых веков.

Бесконечное повторение одних и тех же ста одиннадцати лет, всякий раз начинавшихся в 1914-м. Одни авторы писем прибывали в прошлое, чтобы спасти или убить эрцгерцога. Другие – чтобы спасти или убить кайзера. Целью третьих были иные личности – юные потенциальные монстры, которые натворят бед, если их оставить в живых. Но результат всех миссий был неизменен: кошмарный перечень человеческой жестокости и бедствий. Война и геноцид. Фанатизм и страх.

В одних исторических версиях, как, скажем, в веке Стэнтона, намечался определенный прогресс человечества, но это не убеждало тогдашних Хроносов оставить все как есть. В других версиях, как в веке Кейти, царил невообразимый кошмар, но мир еще глубже погружался в беспросветный мрак, какой только человечество способно создать.

Водя лучом по страницам, Стэнтон и Кейти читали о диктаторах и тайных полициях. О страшных науках и смертоносных болезнях. О коммунизме, вновь и вновь загнивавшем. И еще о каком-то неслыханном фашизме, который иногда брал верх, но заканчивал с тем же результатом, что и коммунизм.

В четырех историях встречалось имя Гитлера.

Стэнтон никогда о нем не слышал – в его веке австрийский фанатик не играл никакой роли. Но Кейти знала его как подручного Штрассера.

Однако в некоторых версиях века этот страшный человек выбивался в монстры, не хуже Сталина и Штрассера. Взнузданная им Германия могла бы покорить полмира и уполовинить его население. Два последних Хроноса прибывали ради того, чтобы его убить, когда он еще нищим венским бродягой малевал акварели.

Проходили часы. Время текло. Скоро проснется больница. Стэнтон собрал и положил листки на стол.

– Наверное, мы первые Хроносы, которые встретились, – сказал он. – Все прежние посланцы просто перезапускали предыдущую версию, и все начиналось заново. Ты должна была меня убить, но вместо этого мы повстречались.

Кейти кивнула, не сводя заплаканных глаз с листков.

– Стольких женщин заставили убить своих детей, – прошептала она.

– Так продолжаться не может, – решительно сказал Стэнтон. – Нельзя двадцатому веку бесконечно бегать по кругу, оглушая вселенную истошными воплями боли. Век за веком планета и человечество мечутся в петле, переживая разные версии одного и того же вечного кошмара.

– Нет, так нельзя, – кивнула Кейти, утирая слезы, блестевшие на щеках.

– Значит, мы сделаем все, что в наших силах: убьем Розу Люксембург и дадим шанс новому веку. Затем мы поедем в Кембридж.

– Да. И уничтожим Ньютонов ящик. Больше никаких посланцев. Я должна стать последним.

48

КТ503В678 не смогла отправиться в Кембридж и разорвать временную петлю, но погибла ради того, чтобы это сделал Стэнтон.

На выходе из больницы их ждала турецкая полиция. Читая древние истории, они слишком засиделись в подвале, их голоса услыхала дежурная сиделка.

Едва они открыли парадную дверь, в глаза им ударил свет автомобильных фар и прозвучала команда сдаться. Полицейские прятались за машинами и фургонами, запрудившими улицу.

Кейти мгновенно приняла решение:

– Я их отвлеку. Уходи другим путем.

– Послушай… – начал Стэнтон, но она его оборвала:

– Тебе проще выжить в этом цивилизованном мире. А мне пора умереть. Я поклялась, что не покончу с собой, но погибну в бою, заставив Партию убить меня. Так оно и выйдет. Если моя смерть поможет тебе уйти, Партии, наверное, не будет вообще. Время пришло. Пора мне воссоединиться с моими детьми. – Глаза ее сверкали, взгляд был отрешен. – Ступай. Сделай все возможное для последнего двадцатого века. Потом езжай в Кембридж. Ты должен туда попасть, Хью. Пусть история наконец сдвинется с мертвой точки.

– Обещаю, – сказал Стэнтон.

Кейти поцеловала его в щеку.

А потом вдруг прильнула к нему и крепко обняла. Она впервые к нему прикоснулась, с тех пор как в берлинском отеле попыталась его прикончить.

Объятье длилось секунды, как будто собравшие в себе всю мировую скорбь. Кейти еще крепче прижалась и положила голову Стэнтону на плечо.

Потом отшатнулась, в глазах ее блестели слезы.

Из карманов достала пистолеты.

– Прощай, – твердо сказала она.

– Прощай.

Стэнтон метнулся в больничную дверь и побежал по коридору, не обращая внимания на врачей, сиделок и больных, выглядывавших из палат. Никто не пытался его остановить.

Он решил опять уходить через крышу и подумал, что снова покидает женщину, к которой привязался.