Отец оказался не инженером, не летчиком-испытателем и не тайным борцом со шпионами. Отец оказался обыкновенным карточным шулером. Правда, шулером он был, если судить по обрывкам слышанных на поминках разговоров, первоклассным, но какое это имеет значение, если все жулики, воры, расхитители и картежники стояли для Гали на самой низшей ступени социальной пирамиды.
И убили ее отца отнюдь не враги Родины. Убили его такие же шулера, как и он сам. Менее удачливые, но более сообразительные и ловкие, чтобы раскусить папу и расправиться с ним.
От таких открытий голова пошла кругом.
С одной стороны, мама всю жизнь твердила, что картежники — кровопийцы и отщепенцы, с другой — постоянно говорила о своей любви к папе, превозносила его и поддерживала хлипкий, если задуматься, миф о его сверхсекретной работе.
Галя с детства считала, что живет в мире, где все ясно и просто, где нет полутонов, и ее место — на той стороне, где Правда. А оказалось, что все — ложь. Буквально все, во что она верила, оказалось ложью, все, кому она верила, ей лгали. Мир перевернулся.
Со свойственной настоящей комсомолке прямотой она так и сказала об этом матери. Сразу после похорон, прошедших странно, не по-советски и даже не по-людски: молчаливые незнакомые люди, какая-то обстановка таинственности, спешка…
Мама перестала плакать. Она подняла на дочь лицо с опухшими от слез веками и протянула руки, чтобы обнять ее, прижать к себе, но Галя не далась.
— Сначала ответь! — потребовала она. — Ответь! Почему все вы мне врали? Почему все неправда? Почему?
Мама покачала головой.
— Не все так просто, Галюня. И не все ложь. Самое главное-то ведь правда…
Самое главное? Галина растерялась. Она не вполне представляла себе, что такое это «самое главное». Что вообще главное в ее жизни? Верность идеалам? Вера в правое дело? Преданность Идее?
— А что главное? — спросила она, так и не определившись.
— Главное, что папа тебя очень любил, — просто ответила мама, и в голосе ее проступило даже удивление, что ее дочь сама не могла ответить на этот простой вопрос. — Он очень любил тебя и в этом никогда тебя не обманывал. И я люблю тебя. А что же до остального… В реальной жизни не все так просто. Даже самые мудрые могут ошибиться, самые идейно правильные могут сбиться с пути…
И Галя поняла. Она знала, что в свое время Генеральный секретарь товарищ Сталин боролся за счастье народа, но потом сбился с пути. Тяжелая болезнь подтачивала его силы, а чрезмерная народная любовь и ошибки соратников привели к значительному отклонению от намеченного курса на всеобщее счастье. Отклонение было значительным, об этом сказал Никита Сергеевич. Потом оказалось, что и Никита Сергеевич не во всем был прав. Ее отец, конечно, не был столь мудр, как руководители страны, и уж если они ошибались на своем тернистом пути, то простой смертный мог ошибиться и подавно. Вот только понять и простить заблудившихся секретарей было много проще, чем собственного отца. Пусть они обманулись сами и обманули еще миллионы идущих за ними, Партия извлечет уроки, сделает выводы. Но отец не имел права на ошибку, не имел права лгать ей, Гале. Потому что его она любила совсем не так, как Родину и Партию. Она любила его совсем по-другому: не за роль и не за вклад, без оговорок и торжественных построений. Она не носила на груди его маленький портрет и не клялась его именем, если хотела, чтобы ей поверили. Она любила его слепо и эгоистично, не желая делить эту любовь со своим классом, комсомольской ячейкой или колонной демонстрантов, которые вечно «в едином порыве». Это был ее папа, папка и папочка, и он не имел права ее обманывать, быть с ней нечестным!
— …и он сбился, — продолжала мама, отрешенно глядя на портрет в черной рамке, стоявший перед ней на столе.
— Но почему?
Мама ответила не сразу:
— Мы никогда не рассказывали тебе всего. Думали, когда подрастешь… Или лучше бы тебе этого никогда не узнать. Такие вещи очень портят жизнь в наше время…
Галина слушала, затаив дыхание, ловя каждое слово.
— Карты всегда были проклятием нашей семьи. Наших семей. Моей и твоего папы. Хотя сам он считал, что меня карты как раз спасли.
Галя с беспокойством следила за лицом мамы: не помутился ли ее рассудок? О чем она говорит? При чем здесь их семьи? Какое проклятие может висеть над семьей потомственного революционера и… А вот о маминой биографии она и впрямь не слишком много знала. Мама была не пролетарского происхождения, но и не дворянского. «Из разночинцев», — говорила она о себе.
— Твой дед…
По той версии, которую слышала и которой гордилась Галина, ее героический дед в годы войны помогал сотрудникам СМЕРШа вылавливать затесавшихся на оборонный завод диверсантов. Он погиб, пытаясь задержать одного из них, и имел за это медаль, лежавшую в ящике стола, а папа хранил табличку, снятую на память с именного пистолета: «…награждается… за заслуги перед Родиной…»
Теперь же оказалось, что деда застрелил майор СМЕРШа, после того как тот просадил ему в три карты конфискованный подсвечник. Майор был здорово пьян, поскольку кроме подсвечника и прочей ерунды конфисковал у «затесавшихся диверсантов» около пяти литров самогона и успел собственноручно уничтожить почти целую бутыль. Про задержание и все остальное начальство майора придумало уже потом, чтобы списать еще один труп и замести следы.
Галина была просто ошарашена услышанным и не нашлась, что сказать.
— А твой прадед…
Прадед Галины, если верить семейной легенде, был достоин стать персонажем героического эпоса. Сидел еще при царском режиме, потом работал на таможне, потом был назначен в продотряд, где и погиб, сражаясь с кулаками. При чем тут карты? При чем тут проклятие? История гибели отряда, в который входил прадед, описана и подтверждена документально, а фотография деда даже есть в районном музее. В школе на Галину как-то указали заезжему начальству: «Вот правнучка известного героя революции…»
— Он не входил в продотряд? — спросила Галя.
— Входил. Еще как входил, — покачала головой мама.
— А на каторге он был? — Галя немного успокоилась.
А зря. Как оказалось, ее прадед действительно был на каторге, однако совсем не потому, что боролся с царизмом. Он имел неосторожность обыграть в карты самого пристава. Пристав не поймал его за руку, но попытался отходить нагайкой, за что и получил табуретом повыше козырька. Там же, на каторге, прадед сошелся с одним известным уголовником, которого сделали потом комиссаром по снабжению… Какое-то время они крепко дружили. А потом начпрод взял его с собой в экспедицию — якобы за провиантом для города. На самом деле они поехали вышибать долг у одного революционного матроса. Дальше можно только догадываться…
А второй Галин дед, отец матери, был, оказывается, самым натуральным графом — с титулом, имением и всей причитающейся мишурой. В пятнадцатом году его старший брат проиграл в карты все их состояние и даже родовое имение. Он не застрелился, как принято было поступать в таких случаях, и не бежал, как поступали изредка, а предпочел рассчитаться по векселям, оставив брата, по сути, нищим. Деду пришлось даже скрываться, выправив паспорт и устроившись инженером в какую-то геологическую экспедицию. То, что дед был нищим графом, а потом еще и женился на женщине с подходящим происхождением, спасло его от преследования, и Галина мать избавилась от «дворянского» клейма.