Только теперь Воронцов увидел и танк, вовсю горевший в тылу, в двадцати шагах от траншеи, и сержанта, возившегося со своим раскаленным пулеметом, и его группу, и пожилого бойца в расстегнутой телогрейке. Старик сидел на дне траншеи и курил «семейную» самокрутку. Время от времени он поглядывал на разгоравшийся танк и что-то говорил сам себе и усмехался. Кровь крупными каплями капала из рукава его телогрейки, и он изредка стряхивал ее в грязный снег.
— Вы ранены?
— Теперь это не имеет значения. — Власовец снова стряхнул на снег кровь.
— Давайте я вас перевяжу.
Власовец начал снимать телогрейку.
Перевязав старика, Воронцов снова сел, опустил усталые руки на колени. Хотелось спать. Но надо было вставать. Действовать дальше. По обстоятельствам. Выяснить, какие потери и чем взвод располагает. Уцелела ли последняя бронебойка Карима и сам Карим? Без противотанковых ружей им тут долго не продержаться. Нужно раздать гранаты. Еще одна такая атака…
Воронцов встал, вышел в траншею.
— Чинко, спасибо тебе.
— Да что там…
— Ротный жив?
— Жив. К ним наши пробились. Окапываются. Фланги раскрепляют.
— Артиллеристы?..
— Все орудия кверху колесами. Одно, кажись, цело. Откатник пробило. Жидкость вытекла. Но они вроде уже отремонтировали. Запчастей там у них много… — И вдруг Чинко улыбнулся и сказал: — А вы видели, как Иван Николаич танк уделал? Вот тебе и Старик Хоттабыч!
Воронцов вспомнил этого пожилого бойца, этого старика с седоватыми усами, обметанными рыжим табачным налетом. Старик всегда отставал, путал команды и никогда не делился с товарищами табаком. Именно его прозвали Стариком Хоттабычем. Но сдержанный Чинко звал пожилого бойца Иваном Николаичем.
Воронцов подошел к старику. В нише, наполовину заваленная комьями земли и снега, стояла винтовка. Воронцов разгреб снег, вытащил винтовку, проверил затвор. Затвор был пуст, а закопченный патронник пах пороховой гарью.
— Иван Николаич, спасибо вам. Я отмечу это в представлении. — И он протянул старику винтовку с примкнутым штыком.
Старик сделал затяжку и протянул самокрутку Воронцову:
— Сорок…
Воронцов хотел сказать, что он не курит. Но взял самокрутку, затянулся и закашлялся.
А Иван Николаевич достал из кармана протирку и принялся чистить свою винтовку.
Когда стемнело, принесли термосы с горячей кашей. А еще через час приказ: общая атака дивизии отменяется, роте скрытно отойти на исходные; третий взвод остается в прикрытии; первый, второй и четвертый взводы оставляют дежурные пулеметы, при них — первый и два вторых номера; порядок отхода: первый взвод, второй взвод, четвертый взвод; место сосредоточения…
Воронцов отправил в тыл раненых. Убитых выложили на бруствер. В строю оставалось шестнадцать человек.
Зимняя заря гаснет скоро. Уже не осталось и следа малинового заката на морозном горизонте, закрашенном зеленой акварелью. Через несколько минут и зеленое зарево стало выцветать, переходить в чернильную синь.
Взводы уже снялись и начали отход. Немцы на флангах бросали ракеты, постреливали из пулеметов. Иногда выпускали две-три мины и затихали.
Когда шорох и шевеление в тылу прекратились и Воронцов понял, что в траншее остались одни они, со стороны НП пришел связной и передал приказ ротного: сниматься через полчаса и быстро отходить к первой траншее.
Все повторялось в его жизни. Однажды он уже исполнял подобный приказ. Но тогда он должен был держаться со своей группой гораздо дольше. Теперь — всего полчаса. И теперь у него есть взвод и надежный союзник — ночь.
Полчаса тянулись томительно долго. Никто не спал. Воронцов отыскал свою винтовку. Танк прошел рядом с трупом немца, под которым лежал «маузер».
— Петрович, я вот что подумал…
— Что?
— Зря мы кашей животы набили.
— Почему? Ты ж еще утром свой сухпай приел.
— Пуля в живот попадет… Знаешь, что бывает? Хуже всего.
— Никто не может знать, что будет через минуту. И лучше об этом не думать.
Разговаривали в ближней ячейке. Во время отражения танковой атаки здесь сидели бронебойщики. Теперь Карим со своим вторым номером дежурил на левом фланге.
— А спать ты не пробовал?
— Пробовал.
— Не спится?
— Да не в этом дело. Уснуть-то я уснул. Но чуть не обхезался.
— Во сне, что ль? — засмеялся боец.
— Ну да. Немец приснился.
— Немца испугался? Да вон их сколько! Только перед нашим взводом двадцать один труп. Лейтенант сам считал.
— Это ж мертвые. Мертвые уже не страшны. А мне живой приснился. Штыком — прямо в живот… Проснулся, а кальсоны мои… Жалко — кальсоны новые. Вот отдежурим здесь, отведут во вторую линию. В баню сходим.
— В баню захотел… Слышь, Хоттабыч, Петрович в баню хочет. С веничком…
— Я тебе не Хоттабыч, — послышался глуховатый голос старика.
— Извини, Иван Николаич. А тебе, за танк-то, небось медаль дадут?
— Да, Иван Николаич сегодня этим танком и нас спас, и себя искупил…
— Поменьше бы вы языками мотали. — Старик встал, вытянул шею, прислушался. — Вот подползут… Горя вам нетути…
— Ну что там, Иван Николаич? Не ползет немец?
— Тихо. Он небось тоже кальсоны свои жалеет. — Иван Николаевич засмеялся сиплым смешком усталого человека.
— Слышь, Иван Николаич?
— Чего тебе?
— Табачку на сиротскую закруточку не удружишь?
Бойцы замерли, напряженно ждали реакции старика, известного своей прижимистостью.
— Ползи сюда, скреток, — отозвался старик.
— Правда, что ль?
— Ползи, а то передумаю.
Бойцы завозились. Запахло махоркой. И Воронцов вздохнул и посмотрел на светящийся циферблат трофейных часов. Трофей ему час назад принес один из бойцов. Подсумок с патронами для «маузера» и часы. Теперь они пригодились. «Командиру без часов нельзя, — сказал боец, видя, что взводный не хочет брать подарок. — Тем более что это ваш трофей. Вы его, товарищ младший лейтенант, сняли. Из винтовки». И вот он теперь смотрел на часы убитого им немецкого офицера: до начала отхода оставалось пять минут.
И в это время пришел наблюдатель и доложил, что со стороны сарая ползут немцы, возможно, разведгруппа.
— Что будем делать, товарищ младший лейтенант? Может, пугнуть их из пулемета?
— Подожди. Если они одни, надо выяснить, что им надо.
Прислушались. Слышался приглушенный скрип мерзлого снега. Три синие тени маячили на фоне черной дороги.