А прямо теперь, в четыре утра, у меня важная встреча. С женой Приамида и их малюткой.
– А про воздушные шары Пруст когда-нибудь писал?
– Не так уж много, – откликнулся Орфу с Ио. – Он вообще не слишком увлекался путешествиями. Может быть, мастер Шекспир чаще упоминал наше средство передвижения?
Манмут пропустил вопрос мимо ушей.
– Эх, жаль, что ты этого не видишь, дружище.
– Мне тоже жаль, старина. Опиши, как все выглядит.
Маленький европеец поднял взгляд.
– Мы так высоко, что небо над головой почти черное, затем переходит в синеву и голубеет у самого горизонта, изогнувшегося дугой. По обе стороны стелется легкая дымка – порождение плотной атмосферы. Под нами все еще толпятся кучевые облака, раннее утро окрашивает их в золотые и нежно-розовые тона. А вот позади облачный покров расступается, за ним видны синие волны и красные скалы Долины Маринера, уходящие на восток. На западе – там, куда мы держим путь, – небо словно бы обнимает плато Фарсида, оберегая землю от нашего взора. Но верхушки трех вулканов прорезают позолоченную пелену, сверкая невозможной белизной. По левую руку – гора Арсия, справа на севере – Аскарейский вулкан, между ними – Павонис.
– Олимпа еще не видать?
– Ну, как же. Правда, он от нас дальше всех – возносится в точности над западной дугой планеты. Однако, что касается роста, уже сейчас даст фору любому вулкану Марса. Олимпийские ледники так же ослепительно горят на солнце, алеет одна лишь вершина, свободная от снега.
– Дружище, где-то внизу должен быть Лабиринт Ночи, где мы попрощались с зеками.
Любитель сонетов перегнулся через край гондолы.
– За облаками теперь и не разглядишь. Зато, когда мы только взлетали, я успел рассмотреть и морской порт, и каменоломню, и путаницу кряжей, каньонов, горных обвалов – лабиринт протянулся на сотни километров к западу и на дюжины кликов с севера на юг.
Завершающие дни плавания на фелюге оказались на редкость дождливыми. Ливни шли не переставая: и когда судно причалило к переполненным докам у карьера; еще сильнее – когда Манмут сколачивал гондолу подходящих размеров, а затем надувал огромный шар, и даже когда тот поднимался в небо над поселением МЗЧ.
Один из зеков явно рвался «поговорить» с европейцем, настойчиво предлагая собственное сердце. Путешественник отказался наотрез. Пусть Орфу прав и маленькие человечки вовсе не личности – моравек все равно не мог пересилить себя и растратить еще одно разумное существо. Но молчаливые трудяги без слов сообразили, что нужно делать: захлопотали вокруг, помогая подсоединить канаты, осторожно развернуть ткань однокамерного шара, пока тот медленно наполнялся газом из баллонов, закрепить гондолу на земле, чтобы не улетела раньше времени. Манмут даже залюбовался их дружной, сплоченной работой, в которой проявились и мастерство, и непостижимое знание чужеродной техники.
– Расскажи мне о шаре, – попросил иониец, усаженный в особую, сколоченную из досок раму посреди корзины и привязанный к ней километрами крепчайшей бечевки. Рядом, тщательно упакованные и закрепленные, лежали передатчик и Прибор.
– Представь, что у тебя над головой висит здоровенная тыква, – отозвался товарищ.
Орфу рассмеялся:
– Ты сам-то лицезрел настоящую тыкву?
– Живьем – нет, однако картинки попадались нам обоим, верно? Над нами парит огромный, немного сплющенный сверху эллипс шестидесяти метров в поперечнике и пятидесяти – в высоту. У него такие же вертикальные складочки, как на тыкве, и вдобавок он… ядовито-оранжевый.
– Эй, – изумился краб, – а я думал, это ткань-невидимка.
– Да, она невидима, – серьезно подтвердил маленький европеец. – Для радаров. Кто же мог догадаться, что у наших преследователей будут еще и глаза?
Линию сотрясли громовые раскаты хохота.
– Да уж, это типично для наших кабинетных умников. Типично.
– Связка углепластовых канатов опутывает гондолу и соединяет ее с шаром, – продолжал Манмут. – Корзина висит в сорока метрах под ним.
– Надежно висит, надеюсь?
– Вообще-то я старался. Разве что пропустил пару-тройку важных узлов…
Иониец опять хохотнул и замолк.
Когда Орфу снова вышел на связь, была глубокая ночь. Звезды мерцали холодным светом, облака и вулканы отражали их обманчивое сияние. На севере поблескивали волны океана. Низко в небе мчался спутник Фобос, а Деймос едва показался из-за горизонта.
– Уже прибыли? – поинтересовался краб.
– Нет. Еще день-полтора.
– Ветер по-прежнему дует, куда нужно?
– Ну да, более или менее.
– Растолкуй, дружище, что значит «менее» и насколько.
– Нас несет на северо-запад. Если промахнемся, то совсем на чуть-чуть.
– Это ж как надо постараться, – хмыкнул иониец, – чтобы промазать мимо вулкана величиной с Францию.
– Но мы ведь на шаре. По-твоему, Корос III тоже собирался лететь сюда за тысячу двести километров? Или планировал сесть в корзину прямо у подножия?
– Постой-постой. Если не ошибаюсь, севернее Олимпа расположено Море Фетиды.
Манмут испустил вздох.
– Вот почему я построил новую гондолу в виде лодки.
– Ты мне не говорил.
– Не думал, что это важно.
Какое-то время друзья парили в полной тишине. Вулканы Фарсиды приближались; по расчетам европейца, воздушный шар должен был миновать Аскарейский вулкан примерно к середине следующего дня. Если направление ветра так и будет понемногу смещаться, путешественники точно минуют крутые склоны Олимпа, пролетев десятью—двадцатью километрами севернее.
Все четыре горы были так прекрасны в своем великолепии ледников, залитых сиянием лун и усеянных звездными блестками, что Манмуту не приходилось даже настраивать глаза на максимальное приближение, чтобы упиваться потрясающим пейзажем.
– Я вот тут размышлял по поводу Калибана и Просперо, – начал Орфу.
Товарищ подпрыгнул от неожиданности: его думы витали где-то далеко.
– И?..
– Нетрудно догадаться, ты наверняка исходил из тех же предположений, что и я: изваяния Просперо и прочие признаки шекспировщины в этих краях объясняются увлечением здешнего диктатора человеческой литературой.
– Откуда нам знать, действительно ли каменные головы изображают Просперо? – заспорил европеец.