«Кто ты?» – изумлялась юная хозяйка Ардис-холла, выступая из крытого ландо в Парижском Кратере и взирая на молчаливое существо, якобы не имеющее глаз, на его ржавый панцирь и мокрый от дождя капюшон из кожи; убийственные лезвия, способные искромсать динозавра, таинственная тварь запрятала подальше, выпущенные вместо них манипуляторы с мягкими подушечками учтиво придерживали дышла повозки.
Выбравшись из ванны, Ада обтерлась полотенцем, накинула на себя тонкий халат и приказала сервиторам исчезнуть. Когда те покорно удалились через полупроницаемую мембрану в стене, девушка вышла на балкон.
Харман поселился справа от нее, их веранды разделяла плотная перегородка из бамбукового волокна, выдающаяся на три фута наружу. Ада приблизилась к самому краю, кинула взгляд в бездну красноокого кратера, возвела глаза к прояснившемуся звездному небу и кольцам – а потом перебросила ногу через перила. Гладкий, влажный бамбук на секунду прижался ко внутренней поверхности бедра, словно ласкаясь, и вот уже девушка очутилась по ту сторону перил, на узеньком внешнем выступе. Босая ступня осторожно потянулась вперед, ища новой опоры. Следом взметнулась рука.
На миг Ада зависла в воздухе, держась только за счет цепких ладоней и пальцев на ногах; земное притяжение неумолимо тащило ее вниз. Интересно, каково это – упасть с такой высоты в бурлящую магму, сознавая, что жить осталось несколько ужасных мгновений абсолютно свободного полета? Беда в том, что она никогда этого не узнает. Даже если отпустит перила, даже если похолодевшие пальцы не вытерпят и соскользнут. В подобной роскоши людям было отказано: очнувшись в лазарете, никто не помнил собственной смерти.
Прижавшись грудью к перегородке и силясь удержать равновесие, девушка не смела поднять глаза, чтобы убедиться: а пуст ли балкон Хармана? Лишь бы не сорваться в пропасть!..
Но вот незваная гостья достигла цели и замерла на месте, вцепившись трясущимися руками в скользкие перила. Всплеск адреналина резко пошел на убыль, и силы начали покидать ее. Девушка быстро перелезла через ограждение и облегченно выдохнула. На внутренней стороне бедра заныла царапина от грубой плетеной перегородки.
Харман сидел в шезлонге, скрестив ноги, и наблюдал за ней при свете одинокой, упрятанной под стекло свечи. На мужчине тоже ничего не осталось, кроме небрежно завязанного шелкового халата.
– Мог бы и помочь, – зашипела девушка, сама не ведая, зачем говорит это и почему понизила голос.
Ее друг улыбнулся и покачал головой:
– Ты и так справилась. А что, в дверь нельзя было постучать?
Ада жадно глотнула воздуха и как бы в ответ распустила узел на поясе. Тонкие полы халата распахнул ветер. Прохладные струи смешались с другими, теплыми, восходящими от ее разгоряченного живота.
Харман поднялся, подошел к девушке и посмотрел ей в глаза.
– Это большая честь для меня, – зашептал теперь и он. – Но не сейчас, Ада. Не сейчас.
Мужчина бережно запахнул ее халатик, стараясь не касаться тела, взял гостью за руку и повел к шезлонгу. Когда они уселись рядом, бок о бок, девушка до кончиков ушей покраснела от изумления и некоего запоздалого смущения – не то из-за полученного отказа, не то из-за собственного бесстыдства, она и сама еще не разобралась. Потянувшись за кресло, Харман извлек пару туринских повязок, окрашенных в нежно-сливочный цвет, и разложил их таким образом, чтобы вшитые микросхемы оказались в нужном положении.
– Я не… – начала гостья.
– Знаю. Только сегодня, один раз. Кажется, нас ожидает нечто важное. И я хочу разделить это с тобой.
Она послушно откинулась на мягких подушках, а мужчина пристроил туринскую пелену у нее на глазах. Ада ощутила, как он прилег рядом и покойно взял ее за правую руку.
Изображения, звуки, чувства хлынули мощным потоком.
Бессмертные спустились с Олимпа поиграть. Другими словами, они собрались заняться убийствами.
Битва в разгаре; Аполлон подстегивает троянцев, Афина пришпоривает аргивян, а прочие боги, удобно расположившись в тени раскидистого дерева на ближайшем холме, попивают вино и веселятся. Только что на моих глазах предводитель фракийцев Пейрос, доблестный союзник троянцев, в пылу сражения запустил камнем в сероглазого Диора – полководца, что командовал эпейским личным составом греческой армии. Удар всего лишь повредил лодыжку, но когда раненый повалился наземь, его товарищи бросились наутек; горстка героев осталась защищать командира, однако Пейрос раскидал их. Несчастный Диор лежал в пыли и беспомощно смотрел на приближающегося врага. Фракиец погрузил длинную пику в живот жертвы, подцепил внутренности острым наконечником, вытащил его и несколько раз повернул. Все это время Диор ужасно кричал.
Это слишком даже для нынешнего дня, и я с облегчением вздыхаю, когда Афина Паллада, получив молчаливое согласие других бессмертных, вздымает руку и на ходу останавливает время.
Контактные линзы, данные мне богами, позволяют наблюдать сквозь лес ощетинившихся копий за тем, как Афина превращает Диомеда, сына Тидея, в машину смерти. Я говорю в буквальном смысле. Ну, почти в буквальном. Подобно олимпийцам или мне, например, Диомед все более походит на продвинутого робота: его глаза, кожа и особенно кровь напичканы нанотехникой, изобретенной намного позже моей кратковечной жизни.
Заморозив время, дочь Зевса надевает на зрачки Тидида такие же линзы, что и у меня. Теперь ахеец способен видеть бессмертных. В какой-то мере он сможет немного замедлять окружающие события, если как следует сосредоточится. А невооруженному глазу простого человека в самом пекле битвы померещится, будто реакция ахейца повысилась раза в три. «Пламень… зажгла вкруг главы и рамен Диомеда», – вот как пел об этом Гомер, и лишь сейчас я прочувствовал метафору до конца. При помощи нанотехники, встроенной в ладонь и предплечье, Афина обращает пренебрежимо малое потенциальное электромагнитное излучение человеческого тела в серьезное силовое поле. В инфракрасных лучах даже щит и шлем Диомеда полыхают неугасимым огнем, что «блеском подобен звезде той осенней, которая в небе всех светозарнее блещет, омывшись в волнах Океана». Глядя на героя, чей облик мерцает алым сиянием в тягучей янтарной смоле оцепеневшего времени, я сразу понимаю, о какой звезде речь: без сомнения, это Сириус из Большого Пса, ярчайшая искорка на греческом (да и троянском) небосклоне поздним летом.
Продолжаю внимательно следить. С помощью шприца-пистолета богиня вводит в бедро героя миллиарды молекулярных нанотехнических машинок. Организм привычно воспринимает подобное нанонашествие как инфекцию, и температура Диомеда тут же подскакивает градусов на пять, не меньше. Я так и вижу эти проклятые наноклетки, устремляющиеся по жилам к сердцу, из сердца к легким, а оттуда снова к ногам и рукам. От жара тело ахейца светится в инфракрасном спектре еще сильнее.
Поле брани напоминает выразительную скульптурную композицию. В десятке ярдов от меня замерла колесница в застывшем облаке пыли, людского пота и конской белой пены. Возничий – невозмутимый приземистый Фегес, сын троянского жреца и брат упрямца Идея, с которым я дюжину раз преломлял хлеб и выпивал в свое время, – перегнулся через край колесницы, сжимая длинную пику. Рядом Идей замахнулся на коня бичом, ухватив другой рукой окаменевшие вожжи. Братья мчались прямо на Диомеда в тот миг, когда богиня остановила время, чтобы приодеть избранного вояку в силовые поля, линзы особого видения и прочие навороты; словно девчонка, наряжающая Барби, честное слово. (Однажды в моей памяти всплыла подобная картинка. Должно быть, сестра из дошкольного детства. Ну не дочка же? Ее бы я не забыл. Хотя не уверен. Ведь что такое воспоминания схолиаста? Не более чем мутные отражения в бутылочных осколках.)