— Что значит, «задержать»?
— Так велено.
— Понятно, что велено… Да только велено было вам, и потом…
— Хотя бы на час. Хотя бы…
— Но у него вот-вот вылет, — рванул Кузгумбаев манжет рубахи над часами. С Воротовым они знакомы были еще с тех времен, когда в казахских верхах никто и бредить не смел о должности президента.
— Знаю, вылет. В шестнадцать. Но Москва требует задержать его; во что бы то ни стало — задержать.
— Во-первых, какая такая Москва, если речь идет об отлете Президента России, а не Союза? Кто конкретно?
— А кто еще может потребовать у меня, кроме Президента Русакова, который непонятно где находится сейчас, и шефа КГБ?
Кузгумбаев знал, что, по казачьей вольнице своей, Воротов никогда не испытывал перед московским начальством ни страха, ни подобострастия. Но на сей раз он явно выглядел встревоженным.
— Корягин хочет задержать самолет Президента России? Прекрасно, пусть задерживает! Но не в моем аэропорту. Мне международный скандал не нужен.
— Он никому не нужен. — «Уже, видите ли, “международный” — резануло слух Воротова. — Быстро же вы тут все особачились!»
— Пусть приземляют его в своем Волгограде, и делают с ним, что хотят.
— Такая версия тоже отрабатывается, Оралхан Изгумбекович. Но она нежелательна. Крайний случай. И столь же крайне нежелательный.
У Воротова благодушный вид хитроватого сельского дядьки, некстати напялившего на себя выходной костюм. Но Кузгумбаев знал, что за этой благодушной наружностью скрывается хитрый, настойчивый кагэбист бериевского пошиба. В свое время дед его, казачий есаул, переметнулся к красным и сначала возглавлял дивизионную разведку, а затем — уральскую краевую ЧК.
— Я не могу отменить вылет Президента России! — готов был взорваться Кузгумбаев. — Даже если этого просит шеф КГБ. Это ваши проблемы, вот и решайте их.
— Если будем решать мы, это в самом деле может вылиться в политический скандал. Если же задержите вы — всего лишь восточное гостеприимство, употребить которое в этот день я бы советовал вам очень настойчиво. — И, не удержавшись, едва слышно пробормотал: — Может быть, даже в интересах самого Елагина.
— И это — тоже забота вашего шефа, — поспешно парировал Казах-Ата.
— В том-то и дело, что нет, — внушительно произнес Воротов. И только теперь Кузгумбаев понял, что речь идет не только о том, чтобы самолет Президента России прибыл в Москву на час-другой позже; в эти минуты в Москве решается вопрос: «Что делать с этим самолетом, когда он, уже ночью, появится в небе России. Впрочем, почему России? Сбить-то его могут и в небе суверенного Казахстана».
— Послушайте, генерал, там что, действительно все настолько серьезно? — вдруг доверительно спросил Казах-Ата. Он знал, что Воротов слишком болезненно для своей должности реагирует на любое неуважение или хотя бы невнимание к себе и точно так же благодарно воспринимает знаки доверия высшего руководства Казахстана. Особенно сейчас, когда Союз — на грани развала, а Казахстан — на грани объявления полноценной независимости.
— Более серьезно, чем можно себе представить, сидя в Алма-Ате.
— А что же Русаков?..
— Вроде бы все еще в Крыму. И создается впечатление, что совершенно не контролирует ситуацию.
— Но он-то все еще?..
— Мне советов давать не положено. Но именно поэтому советую поддерживать нормальные отношения с Президентом России, а главное, не проявлять никакой активности, когда в Москве начнут происходить события, которые теперь уже неминуемо произойдут. Нашей республики они как бы и не касаются.
— Я ценю ваше умение «не давать советов», — едва заметно склонил голову Кузгумбаев. И тут же обронил своему первому помощнику: — Концертные коллективы — сюда. Немедленно. Все, какие есть. И еще… — хорошей водки.
— Какой именно? — машинально поинтересовался Воротов, хотя Кузгумбаев обращался к Отарбеку. Он и сам не прочь был бы присоединиться к пиршеству.
— Вам должно быть лучше известно, какую водку предпочитает Президент России. Для начала подадим ему «Русскую».
Спортзал размещался в овальном двухэтажном флигеле. Нижний, подземный этаж его был приспособлен под тир и зал по отработке приемов рукопашного боя — для чего здесь имелась целая система подвесных и действующих по принципу ваньки-встаньки манекенов, а также всего прочего, до чего только могла дойти мировая «спецназовская» мысль. Здесь же отливал лазурью прекрасный, на удивление Курбанова, вполне исправно функционирующий джакузи. Да и второй, наземный, зал тоже оказался напичканным всевозможными тренажерами для интенсивной накачки мышц и поддержания формы. Там же располагался небольшой, всего на две дорожки, плавательный бассейн.
— Черт возьми, не могли же они сооружать все это для одного-единственного обитателя «Интернационаля», пусть даже семейного. Что-то тут не то. Судя по тому, как оборудован спортзал, этот фешенебельный уголок Крыма больше смахивает на тренировочный центр спецназа, нежели на один из корпусов пансионата. Пусть даже рассчитанного на политэмигрантов и членов их семей.
Войдя в раздевалку, Виктор уже не удивился, увидев на столе записку, составленную все тем же бисерным, по-школярски старательным женским почерком: «Тренировочный костюм — ваш. Спортивной подготовкой заниматься не менее двух часов утром и двух часов — пополудни. Ориентировочно, с десяти до двенадцати и с четырех до шести. Это избавит вашу голову от ненужной мечтательной дури».
Улыбнувшись, Курбанов вдруг заподозрил, что записка была составлена только что. Во всяком случае, уже сегодня, после того, как он еще раз поговорил с полковником Буровым. У майора вдруг появилось предчувствие, что за ним, за каждым его шагом, следят с помощью скрытых телекамер.
«А еще, — читал он дальнейшие наставления, — после бассейна вы непременно должны одеваться так, словно отправляетесь на обед в ресторан отеля “Континенталь”. Весь вечер проводить в костюме-тройке и галстуке, за столом пользоваться ножом и вилкой. В аристократическом особняке — и вести себя надлежит по-аристократически. Разве не так?!»
Подписи опять не последовало. Зато появился «постскриптум»: «Все предписания выполнять строго и неукоснительно. В противном случае придется сменить место базирования. Отнеситесь к этому дружескому — было подчеркнуто — предупреждению со всей возможной серьезностью».
А ведь у нее армейский язык приказов, не допускающий никаких возражений. Похоже, что в устах женщины он становится еще более безапелляционным и жестким, нежели в мужских: срабатывает органическая потребность во что бы то ни стало подчинить себе мужчину, разрушить его волю к сопротивлению, почувствовать безраздельную власть над ним, повергнуть в трепетное преклонение перед собой.
Однако предаваться соблазнам спортзала Курбанов стал вовсе не потому, что этого требовала жрица сего храма. Майор успел забыть, когда в последний раз тренировался в подобных залах, да еще и с такими тренажерами, а потому не два, а почти три часа провел в секции рукопашного боя. Манекены оказались отличными, процентов на семьдесят заменяющими спаринг-партнеров. Причем расставлены были так, что создавалась иллюзия группового нападения.