— Ев-стев-ственно.

Какое-то время Виктория лежала молча — мечтательно забросив руки за голову, широко раздвинув ноги, словно нежилась на морском берегу, и отрешенно уставившись в потолок. В эти минуты женщина парила где-то далеко, мысли ее были приятными и наивно-романтичными, а по лицу блуждала плутовская ухмылка.

— Знаешь, мне почему-то грезится, что мы окажемся теми немногими, кто будет чувствовать себя на развалинах бывшей империи так же счастливо, как юродивый — на пепелище.

— Купающийся в лучах счастья юродивый на пепелище — это впечатляет, — хмыкнул Курбанов.

— Разве что чуть осознаннее, — не восприняла его иронии Виктория. — Если, конечно, все будет идти так, как задумано там, наверху.

— Где «там», если это не военная тайна? — Об Истомине он решил умолчать. Не был уверен, что именно этот «цекашный лорд» является коронной фигурой на имперской доске. — Меня ведь так ни во что и не посвятили, предпочитают держать в полном неведении.

— Там, это в Центре. Напрасно они так с тобой. В таких ситуациях следует играть в открытую.

Спросить, что она имеет в виду под «Центром»: то ли ГРУ, то ли что-то еще более неопределенное — какой-нибудь «Комитет спасения Отечества» или просто Москву, майор Курбанов вновь не решился, и Викторией это было замечено.

— Вот увидишь, — заверила женщина, — нам повезет значительно больше, чем кому бы то ни было. Совершенно неожиданный поворот колеса фортуны — вот что ожидает нас, майор-тезка. Если только нам обоим окончательно повезет.

— Хотелось бы, — пробормотал Виктор, сдерживая страстное желание выудить еще хоть какую-либо информацию относительно их общей фортуны. Ведь чувствовал, что знает эта женщина значительно больше того, в чем выдает себя.

— Тут многое будет зависеть от тебя, майор, — отозвалась Виктория на его мысленные сомнения. — От того, насколько войдешь в роль, насколько твердо и решительно избавишься от комплексов, от «совкового» мышления, синдрома пролетарской зависти, нетерпимости ко всяк разбогатевшему.

— Я так понял, что нам с тобой тоже предстоит непростительно разбогатеть? — легкомысленно хохотнул Курбанов.

— …И предстоит, — сурово и жестко парировала Виктория. — Да, ты не ошибся: нам действительно предстоит разбогатеть, — воинственно приподнялась она на локте. Ты что, принципиально имеешь что-то против этого? Богатеть мешают твои убеждения?

— Очевидно, только мои дурацкие убеждения и мешали мне до сих пор хоть сколько-нибудь разбогатеть.

— Можно считать и так, — согласилась Виктория. — Если, конечно, путать убеждения с предубеждениями.

39

Где-то около двух ночи из Кремля уехал последний из путчистов, который имел намерение оставить эту многострадальную цитадель. И был этим, последним, все еще «намеревавшимся» премьер-министр Пиунов. Потому как уезжали не все.

— А ты что, остаешься? — спросил Корягин теперь уже исполняющего обязанности Президента Ненашева.

— Как считаете, стоит? — с сонной угрюмостью пробормотал тот. От него сильно разило коньяком, но шеф госбезопасности так и не смог понять: то ли из Ненашева выходит тот хмель, с которым его привезли сюда, то ли он вновь умудрился накачаться. Втихомолку, у себя в кабинете.

— Нам обоим лучше оставаться здесь. Я базируюсь в кабинете премьера, ты — в своем. При любом раскладе утречком придется основательно поработать. Поэтому, — перешел на «вы», — продумайте, как вести себя, с какими программными документами выступить. Как-никак, целую страну принимаете, господин «исполняющий обязанности Президента», огромную, могущественную страну. Поэтому держава должна почувствовать: появился новый руководитель! Причем пришел он — солидно и надолго.

— Примет ли держава — вот в чем вопрос! — все с той похмельной угрюмостью проворчал Ненашев.

— Примет. Она все принимает. Все и всех. Она и не такое принимала. А не примет, — заставим. Под протокол — и в расход!

При этом: «…в расход!» Ненашев испуганно поежился, словно ему и в самом деле только что зачитали расстрельный приговор.

«Какой из него, к черту, вице-президент?! — навел на Ненашева свинчатку своих стекол шеф госбезопасности. — Как он вообще мог всплыть? Впрочем, сейчас нужно выяснить не как всплыл, а как его затем сплавить, или основательно притопить. Но пока что он нужен. Вот именно: пока что…» — внушал себе Корягин.

— Поздно уже, — промямлил вице-президент. — Пойду к себе. Посижу, поразмышляю.

— Хорошо держитесь.

— В каком смысле?

Совершенно не ожидавший такого вопроса, Корягин замялся. Обычно эта его фраза воспринималась без какой-либо видимой реакции и уж, конечно, без уточняющих вопросов. Но действовала всегда и безотказно.

— В государственном конечно же.

Ненашев кивнул и, сильно сутулясь, побрел по коридору к своему кабинету.

— Да, Сергей Николаевич, — остановил его Корягин уже у двери. — Может случиться так, что с завтрашнего дня, на какое-то время, вы предстанете перед миром в качестве основной государственной фигуры.

— Как и полагается по Конституции, — пожал плечами Ненашев, давая понять, что вовсе не воспринимает эту роль, как подарок «чрезвычайщиков». Что сразу же было подмечено генералом от кагэбэ.

— Это никто и не оспаривает. Однако нам хочется, чтобы вы представали перед миром, как подобает, в должном свете. Как основная фигура нашего коллективного органа управления страной. Понимаете о чем речь?

— В общем-то, да… — довольно легкомысленно признал Ненашев, давая тем самым понять, что никаких особых разъяснений не потребуется.

— А мне бы хотелось, чтобы вы это в самом деле поняли, осознали и глубоко прониклись.

— Я ведь уже подтвердил, что понимаю.

— «В судьбоносное время живьем», как любил говаривать ваш предшественник на посту Президента, — желчно улыбнулся Корягин. — А поскольку процесс уже пошел, то это, знаете ли, чревато…

— Ничего не поделаешь, дожили и до судьбоносного… — на ходу обронил Ненашев.

«А ведь Брежнева тоже… выдвигали “на время”, при этом еще и подтрунивали. А вон, сколько продержался и как правил!.. — с презрительной недоверчивостью посмотрел ему вслед шеф госбезопасности. — И когда Сталин, он же Коба, всплывать начал, его поначалу тоже никто всерьез вроде бы не воспринимал. Пока он сам не показал, на что способен».

Оставшись наедине с собой, шеф госбезопасности какое-то время сидел склонив голову.

Появился его порученец и доложил, что только что во все республиканские комитеты госбезопасности ушла шифрограмма, сообщающая о создании Госкомитета по чрезвычайному положению. Подобные телетайпограммы ушли также по секретным каналам связи Министерства обороны и ЦК партии.

— Что, прямо ночью передают? — приятно удивился Корягин.