Найти в темноте такую поляну трудно, но им повезло – вскоре они наткнулись на укромный, нагретый солнцем песчаный пятак, на котором даже углубление для костра имелось.
– Предлагаю ужин перенести на завтрак, – сказал лейтенант, с усталым стоном растягиваясь на песке.
– Брезентик подстелите под себя, – услужливо предложил Ломоносов.
– Верно, – Чердынцев приподнялся, подоткнул под себя кусок брезента, похвалил Ломоносова за сообразительность. – Что со мной было бы, если б не ты…
Маленький солдат довольно засмеялся.
– Пропали бы, товарищ лейтенант.
– И эт-то верно…
Они попробовали догнать отступающую группу наших – шли совсем близко от неё, и Чердынцев, и Ломоносов постоянно обнаруживали её следы, иногда даже физически ощущали присутствие красноармейцев – вот они, рядом находятся, совсем рядом, тем не менее так и не догнали, – не получилось.
Поняв это, лейтенант удручённо покачал головой:
– Не судьба, значит. Называется – непруха.
– Ничего, нам ещё повезёт, товарищ лейтенант, – успокоил его маленький солдат, – мы ещё дадим угля, хоть мелкого, но до… – фразу он не окончил, засмущался.
Продукты у них подошли к концу. Лес мало чем мог накормить – только ягодами и щавелем, но это – не еда для взрослого человека, хорошо, им на хуторе помогла старая простоволосая женщина, дала полмешка картошки, несколько головок лука, крохотный матерчатый кулёк соли и круглый чёрный каравай. Перекрестила на дорогу:
– Идите, сынки, и возвращайтесь скорее!
А на другом хуторе к ним вышел небритый худой мужик, держа в руках тяжёлое двуствольное ружьё, выразительно повёл стволом снизу вверх, будто хотел задрать им головы:
– А ну валите отсюда, жиганы! Не то я стрельбу открою. В селе рядом немцы находятся – живо прибегут. Они такими, как вы, очень даже интересуются.
С хутора действительно была видна окраина большого села. Мужика можно было уложить в один приём, но Чердынцев не стал этого делать, развернулся на сто восемьдесят и пошёл в лес. Лишь пробормотал на прощание:
– Спасибо, дядя!
– Ешь и не подавись, племянничек! – насмешливо проорал вслед небритый, подкинул в руке ружьё и вернулся в дом.
– Ничего, товарищ лейтенант, обойдёмся и картошечкой, – попробовал подбодрить командира маленький боец, – лучше картошечки, запечённой на углях, может быть только осетрина. Интересно, а Наполеон пробовал картошку, испечённую в костре?
– Пробовал, – пробурчал в ответ лейтенант.
– Откуда знаете?
– А что он мог есть в голодной России восемьсот двенадцатого года? Жареные апельсины?
– Пхе! – переводя разговор в другое русло, хмыкнул Ломоносов, покосился через плечо на хутор. – Всыпал бы я этому куркулю… Пару пуль в задницу он точно заработал.
– Через два дня картошка кончится, – сказал лейтенант, – а дальше что? Боец без еды – не боец. Его даже беззубый хорёк одолеет.
– Не тужитесь, товарищ лейтенант. Едой мы всё равно разживёмся.
Ломоносов знал, что говорил. Круглое лицо его в слабых, проступивших на переносице конопушках, было серьёзным, глаза от усталости ввалились, а вот круглый аккуратный нос выпятился, стал, кажется, крупнее.
Через два дня, когда они остановились на краю замусоренного лесного пятака, перечёркнутого упавшими деревьями, Ломоносов настороженно вытянул шею и пошмыгал носом.
– Однако товарищ лейтенант… Нам неплохо бы здесь задержаться. Хотя бы на полчаса.
– Зачем?
– Мы же вели душещипательные беседы насчёт провианта…
– Вели… Ну и что?
– Вот тут-то мы провиантом и разживёмся, – Ломоносов, кряхтя устало, улёгся за стволом дерева. Выставил перед собой ствол автомата и замер, сделался и невидимым, и неслышимым, Чердынцев даже удивился, насколько быстро произошло это преображение. – И вы тоже схоронитесь, товарищ лейтенант, – сердитым тоном потребовал маленький солдат.
На недалёкое дерево, на самую макушку, села говорливая сорока, застрекотала было, словно конная косилка, качнулась на ветке, Ломоносов приподнял одну бровь, глянул на сороку. Та, поймав человеческий взгляд, поперхнулась, будто в горло ей попала щепка, качнулась на ветке смятенно и спрыгнула в зелёную тьму леса, растворилась. Маленький солдат удовлетворённо опустил бровь.
Минут через пятнадцать на пятак выскочил дикий кабанчик, которого Ломоносов потом назвал «боцманёнком» – экземпляр килограммов на сорок, захрюкал заполошно – искал своё семейство, потерянное в чаще.
В это мгновение раздался сухой короткий щелчок. «Боцманёнок» подпрыгнул высоко, будто от земли его оттолкнула пружина, ударился о дерево и отлетел в сторону – выстрел был метким. «Боцманёнок» даже не шелохнулся – пуля пробила ему сердце.
– Молодец, Ломоносов, – запоздало похвалил лейтенант.
А Ломоносов времени даром не терял, ухватил поросёнка за ногу и потащил в кусты, прочь с замусоренного пятака. Лейтенант кинулся ему помогать, ухватил «боцманёнка» за вторую ногу.
– Нам надо его как можно быстрее опалить, разделать и давать отсюда дёру, товарищ лейтенант, – проговорил Ломоносов запыхавшимся голосом, будто только что одолел стометровку с рекордным временем. – Тут оставаться нельзя, нас палёный волос может выдать. Этот запах такой едкий, что за два километра слышен.
– А запах жареного мяса?
– Гораздо слабее.
В руках у Ломоносова спорилось всё, городской житель Чердынцев этому только дивился: в несколько минут тот набрал сушняка для костра, подпалил с одной спички и, завалив на огонь тушу «боцманёнка», с электрическим хрустом провёл по боку лезвием ножа.
– Товарищ лейтенант, вы, ежели чего, будьте готовы подмогнуть мне.
Вкусно запахло палёной щетиной, сильно запахло, лейтенант ощутил, что во рту у него в твёрдый, словно бы выструганный из дерева комок сбилась слюна – очень захотелось есть.
Маленький солдат орудовал ножом, как фокусник, быстро оскоблил поросёнка, вспорол ему брюхо, отрезал голову, от внутренностей отделил печёнку и сердце, остальное зашвырнул в кусты с бурчанием:
– Тяжесть только лишняя!
– Сердце тоже можно выбросить, Ломоносов. Это – ливер, мясо третьего сорта.
– Это лучшее мясо, товарищ лейтенант, – не согласился с командиром маленький боец, – самое чистое, самое полезное – в нём ни капли жира.
– Ага, одни витамины, – не удержался от подковырки лейтенант, – как в помидорах.
– Напрасно смеётесь, товарищ лейтенант, ненцы в тундре едят оленьи сердца сырыми – посыпают солью, едут на нартах и жуют… Как иной школяр в Москве печенье… А ненцы – люди мудрые. Как Карл Маркс.
– Как Карл Маркс?