– Иди за своим бойцом, лейтенант, – уловив ситуацию, строго произнёс старлей. – Выполняй приказание.
Чердынцеву вернули «шмайссер», ставший уже привычным, хоть и вражеское это было оружие, а Чердынцеву оно нравилось. Он повернулся на одном каблуке, как в училище на плацу и ускоренным шагом пересёк поляну, на которой лежали бойцы.
– Ерёменко, проводи лейтенанта, – велел старлей.
– Слушаюсь!
– И ежели что, то… – старлей издал губами хлопающий звук. – Понял?
– Понял, понял, – Ерёменко устремился вслед за лейтенантом.
– Чего это ты так строго с ним? – спросила девушка у старшего лейтенанта.
– А хрен его знает… Никто ж не знает, наш он или нет.
На просёлке, через который была перекинута верёвка, тем временем ничего не произошло – ни люди не проходили, ни мотоциклы, – пронеслась только шальная полуторка с расщепленными бортами, – видно, где-то попала под обстрел с воздуха, и всё, больше ничего не потревожило здешнюю тишь. Командовал засадой плотнотелый, с мускулистой борцовской шеей сержант. Маскироваться он умел. Верёвка, перекинутая через дорогу, была еле заметна, сам же сержант вообще не виден, он словно бы по чьему-то колдовскому велению обратился в пыльный куст, либо его вообще тут не было. Ерёменко, подойдя к кусту, негромко позвал:
– Бижоев!
В нескольких метрах от куста что-то шевельнулось, в воздух взлетело облако пыли, и словно бы из-под земли вырос сержант.
– Ну что, старший лейтенант проверил документы? – спросил он, стряхивая с себя пыль. Говорил он с заметным кавказским акцентом.
– Проверил. Всё в порядке. А этот самый… беглец… Он никак не возникал?
– Не возникал.
– Может, он ушёл?
– Не должен. Я бы засёк. Он где-то здесь прячется.
Еременко присел на корточки, оглядел унылую, прожаренную солнцем местность.
– Толково сховался. Ни одной метки.
– Я его найду, – сказал Чердынцев, – если только он, конечно, не ушёл.
– Точно не ушёл, – энергично мотнул головой Бижоев. – Матерью ручаюсь.
Лейтенант перемахнул через обочину, прошёл по дороге метров тридцать, оставляя в пыли крупные отпечатки, позвал Ломоносова. Прислушался. Тихо было. Маленький солдат не отозвался. Чердынцев прошёл ещё метров тридцать, вновь остановился, позвал негромко:
– Ваня! Ломоносов! Выходи, всё нормально, – увидев, что на дорогу выпрыгнул Ерёменко, протестующее махнул ему рукой: – Не надо, я один.
– Старший лейтенант велел мне сопроводить вас… – начал было Ерёменко, но Чердынцев обрезал его:
– Мало ли чего велел старший лейтенант… Мой боец увидит тебя и не выйдет. Ты этого хочешь вместе со своим старшим лейтенантом?
Минут через десять Ломоносов вышел. Он, ожидая лейтенанта, соорудил себе гнездо в выбоине, низко прикрытой елью, это была настоящая схоронка, маленький солдат всех видел, а его не видел никто… Чердынцев привёл Ломоносова на поляну, облюбованную лежащими бойцами – все продолжали пребывать в прежних позах, никто даже не шевельнулся, – спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Где старший лейтенант?
– На боевом посту, – ответил кто-то со смешком, – проверяет надёжность медицинского обслуживания воинского состава.
Вот как ловко было сказано. Очень даже ловко и складно. Чердынцев одёрнул на себе гимнастёрку, подошёл к шалашу, поднял руку, чтобы стукнуть пальцами в какую-нибудь деревяшку, но никаких деревяшек не было, а в выцветшую ткань плащ-палатки стучать бесполезно, поэтому Чердынцев, покраснев отчего-то, привычно поправил на себе воротник гимнастёрки и позвал неожиданно сиплым, здорово подсевшим голосом:
– Товарищ старший лейтенант!
В шалаше вскинулось тяжёлое тело, послышался глухой недовольный ответ:
– Ну!
– Это лейтенант Чердынцев. Своего бойца я нашёл и привёл в расположение… в расположение части.
– Молодец, лейтенант! Можешь взять с полки пирожок.
Чердынцев покраснел ещё больше и, почувствовав себя беспомощным, пробормотал почти невпопад:
– Ладно, если он там остался, – на красных щеках его проступила щетина, которой ранее не было видно, сделала вид лейтенанта неопрятным, скулы же, наоборот, высветились упрямо, они словно бы свидетельствовали о характере Чердынцева – твёрдом и одновременно стыдливом. Руки у лейтенанта суетливо перемещались по воздуху, словно бы он хотел чего-то зацепить, но так ничего не зацепили, и Чердынцев сунул их в карман, сжал пальцы в кулаки. Кивком позвал Ломоносова: – Пойдём, присядем где-нибудь.
Маленький солдат прищуренными глазами оглядел поляну, людей на ней, всё понял и понурил голову. О чём он сейчас думал, понять было нетрудно.
– Пойдём, пойдём, – Чердынцев подтолкнул его.
– Это орда какая-то, а не бойцы Красной армии, – едва слышно пробормотал Ломоносов.
– Чего же ты хочешь, отступление есть отступление…
– Может, нам уйти, товарищ лейтенант и дальше двигаться самостоятельно? Как и раньше… А?
– Нет, Ломоносов. Уйти несложно, но когда мы вместе, мы – сила. А поодиночке нас быстро перещёлкают.
– Но пока же не перещелкали.
– А это, Ломоносов, называется везением – нам везло.
Бивуак снялся с места ранним утром, когда ещё только начало светать, и земля, и небо, и деревья имели один цвет – серый. Старший лейтенант, фамилия которого была Левенко, и походная дамочка его по имени Ася выкатились из шалаша наружу, Левенко содрал со входа плащ-палатку и гаркнул громко, как в довоенные времена:
– Па-адъём, славяне!
Поляна зашевелилась, заворочалась недовольно, забурчала, зашлёпала голодными ртами, люди заскребли пальцами в своих карманах, выискивая там последние крошки – надо было хотя бы чего-нибудь кинуть на язык, хоть самую малость, чтобы во рту появился вкус еды и тем самым обмануть самих себя, а что будет дальше – станет видно за ближайшим поворотом. Чердынцев с маленьким солдатом тоже поднялись.
Вчерашние надежды насчёт того, чтобы сшибить какого-нибудь штабного мотоциклиста, который с собою в коляске обязательно возит харчи, так и остались надеждами – удача отвернулась от красноармейцев, разведка, посланная старшим лейтенантом в село, вернулась ни с чем: в селе на постой определилась какая-то большая тыловая часть, народу толклось там много – мышь не проскользнёт, поэтому надо было рассчитывать только на собственные запасы, да на нагулянный ранее жирок.
Лейтенант, пересчитав количество бойцов, имевшихся у Левченко – всего было тридцать два человека, взбодрился: тридцать два человека – это сила, с таким количеством не то, чтобы воевать – даже наступать можно. Чердынцев надеялся, что он обязательно расшевелит старшего лейтенанта, обязательно заставит его сунуться в какое-нибудь боевое дело – не всё же им хорониться от немцев, да отступать, отступать, отступать – приходит время и наступления. Наконец-то!