Развернувшись, Ломоносов скатился к ёлке, стоявшей в полутора десятках метров от него, пригнулся, нырнул под лапы, и маленького солдата, будто в неком колдовском сне, не стало – исчез. Следом за ним исчез такой же небольшой, аккуратно и очень толково сработанный – у таких людей руки никогда не бывают кривыми, – Ерёменко. Был человек, только что находился рядом, дышал, окутывался паром, был – и не стало его. Растворился. Уметь пропадать, делаться невидимым – это тоже принадлежность разведчика. Конечно, и храбрость в разведке – штука не последняя, и умение быстро перебирать лапами пространство ценится, как и умение удачно, метко пальнуть, опередить фрица на мгновение – это тоже ценится очень и очень, но важнее всё-таки другое – талант быть невидимым и неслышным. Чтобы быть рядом с врагом и ничем не выдать себя – стать пеньком, развесистым кустом, большим пуком травы, – чтобы враг смотрел тебе в глаза и не видел тебя… Вот это высшее искусство!
Многое возникает и исчезает в голове, пока разведчик одолевает пространство, идёт по лесу, ныряет под ёлки, скатывается в увалы, форсирует низины… И дом родной, он тоже обязательно вспомнится, родит щемящее тепло в висках, сделает глаза влажными, и тогда нужно будет прятать свой взгляд, отводить глаза в сторону, чтобы их никто не увидел. Расклеиваться в боевой обстановке – последнее дело, не мужское.
Ломоносов шёл и будто петли на ходу вязал – то приближался к дороге, то уходил от неё в сторону, то приближался, то уходил, но одного придерживался строго: дорога, даже такая никудышняя, третьестепенная, как эта, всё время должна находиться под контролем. Если не в поле зрения, то хотя бы в поле слуха… Маленький солдат, став во главе разведки отряда, сам, вслепую, словно бы находился в темноте, разработал правила поведения разведчика и строго придерживался их. И от других этого требовал.
В одном месте он остановился и, оперевшись о старый берёзовый ствол, прислушался к лесной тиши – не послышится ли что интересное? Нет. Было тихо, неподвижный тяжёлый воздух, будто дым висел над землёй.
– Печёным мясом пахнет, – произнёс Ломоносов, – и чем-то жжёным. Как на свиноферме, когда забивают поросят. Всякого порося ведь ещё опалить надо! – глянул на напарника и, призывно поведя головой, шагнул в снег.
Через несколько минут они, перемещаясь от дерева к дереву, прикрываясь стволами, снова вышли к дороге. Над дорогой стелился кучерявый, прошитый густыми чёрными нитями дым, вытекал он из кудрявых, покрытых хлопьями инея зарослей, сплошной грядой тянувшихся по той стороне дороги.
Кто же там находится? Немцы? Наши? Скорее всего, немцы, наши бы не стали так полорото подставляться – ведь этот костёр ничего не стоит взять в кольцо и прихлопнуть всех, кто сидит у огня. Ломоносов перехватил вопросительный взгляд напарника, тот показал ему пальцами: дорогу переходить будем?
Ломоносов молча кивнул: будем.
Стремительно, в несколько беззвучных прыжков, перемахнули они на ту сторону дороги. Замерли – увидели то, чего не ожидали увидеть. За крутой излучиной дороги, в самом конце изгиба валялись два мотоцикла. Один был опрокинут, опирался на рогульку руля, второй круто задрал вверх бок – железный короб люльки хищным чёрным зевом поглядывал на людей, жёсткое кирзовое сиденье, предназначенное для пассажиров не самого высокого ранга, вывалилось из зева и повисло на какой-то петле, из короба вывалились стреляные пулемётные гильзы, холодно желтели на снегу. Под коробом лежал немец в каске, натянутой на вязаную дамскую беретку, неподалёку, метрах в четырёх от него, лежал второй, тощий, с маленькой детской головой, на которую был плотно напялен танкистский шлем… Третий немец, по-птичьи раскинув руки и подломив под себя голову – у него была перебита шея, – лежал между двумя мотоциклами животом вниз. Куцая шинелька на нём была задрана до пояса, зелёный брезентовый ремень на штанах разрезан ножом и плоской располовиненной змеёй расползся в обе стороны, брюки с мотоциклиста были спущены. Один бок у шинели отхвачен ножом – для каких-то своих целей отпластал его неведомый боец, скорее всего – на тёплые портянки… Не носовые же платки он будет делать из шинельного сукна!
А вот то, что ещё увидел Ломоносов, заставило его зажмуриться – такого он ранее не видел. Впрочем, жизнь у Ломоносова пока ещё была короткой, он многого не видел… У немца ножом были срезаны обе ягодицы. Зачем это было сделано, кому понадобилось? Ломоносов ощутил, как у него задёргалась правая щека.
Он глянул на напарника. Тот стоял, открыв рот, бледный, с узко сжатыми тёмными глазами – походил сейчас Ерёменко на древнего монгола.
А дым, кучерявый, тёмный, в котором плыли жирные асфальтовые нити, продолжал стелиться над сугробами.
Немец со срезанными ягодицами – что бы это значило? «Ты видел когда-нибудь что-либо похожее?» – спросил он у Ерёменко недоумённым взглядом. Тот отрицательно покачал головой: никогда не видел.
Мотоциклы неплохо бы обследовать, но это позже. Ломоносов сделал едва приметный кивок в сторону: пошли дальше, сюда вернёмся потом. Ерёменко беззвучно последовал за ним. Из-за сосновых стволов принёсся холодный ветер, закрутил снег, прилипший к поверхности дороги, в жгут, по-разбойному затряс макушки кустов, захохотал нетрезво и исчез. Вот бесовская сила!
С кустов густо посыпалось белое сеево.
Запахло палёным, сильно запахло, будто где-то неподалёку смолили бегемота.
За грядой кустов плотной стеной стоял неподвижный лес. Идти по лесу было труднее, чем по хорошо обдутым ветром ровным местам.
Между деревьями Ломоносов нашёл несколько глубоких выдавлин, тут прошли люди, следов было двое, они то сливались в одну борозду, то расходились в разные стороны. Ломоносов остановился, нагнулся – надо было проверить, двое людей прошло или больше? Людей прошло двое. Он показал два пальца напарнику.
Следы привели разведчиков к поляне, посреди которой чадил, плевался дымом, искорьем и горелыми сучками костёр. У костра сидели двое в плотных летних комбинезонах и куртках с отложными воротниками. К воротникам были прикреплены петлицы защитного цвета.
Такие петлицы в полевых условиях носили все: связисты, артиллеристы, аэродромные техники, пехотинцы, обозники, снайперы – поэтому по петлицам невозможно было понять, к каким войскам эти люди принадлежат, но судя по комбинезонам, они могли быть и танкистами, и летунами.
Заняты были бойцы делом странным – запекали на угольях мясо, причём запекали неведомым науке способом – завернув его в тряпку. Ломоносов пригляделся внимательнее и узнал, что это за тряпка… Это же пола от шинели немецкого мотоциклиста.
Нехорошая догадка, возникшая в мозгу у маленького бойца ещё на дороге, сейчас должна была найти подтверждение, Ломоносов передёрнул затвор автомата и, отведя в сторону длинную сосновую лапу с обледеневшими иголками, вышел на поляну.
– Гей, славяне!
Славяне обеспокоенно подняли головы.
– Чего делаете?
– Завтрак себе готовим, не видишь, что ли? – угрюмо произнёс один из сидевших, приподнялся над костром.