Тем временем прибежал маленький боец, притащил фанерную спинку от стула, украшенную двумя ободранными ножками.
– Это самое лучшее, что годится для похоронной дощечки. Лучше нету.
– Годится.
В накладном нагрудном кармане фасонистой командирской гимнастёрки лейтенант нашёл карандаш, помусолил его губами, хотя это было бестолку – карандаш был простой, а не химический, и принялся за работу.
«Здесь похоронены пограничники заставы 36, героически сражавшиеся с врагом 22 июня 1941 года. Четыре человека», – вывел он крупным печатными буквами, отставил спинку в сторону, прочитал текст и утверждающе качнул головой. Добавил с сожалением:
– Плохо только, что мы не знаем их фамилий…
– А как узнать, товарищ лейтенант, когда у них нет документов. Были б документы – узнали бы, – резонно заметил маленький боец. – Можно, конечно, что-нибудь написать, но это будет ошибка.
– Нет, нам что-нибудь не надо.
– И я об этом же говорю, товарищ лейтенант.
– Да что ты заладил: товарищ лейтенант, да товарищ лейтенант? Меня Евгением зовут, Женей…
– Женей вас звать нельзя, товарищ лейтенант, вы – командир.
– А тебя как зовут?
– Иваном.
– Иван Ломоносов… Хорошо! Необычно как-то, но – хорошо!
– Конечно, Михаилом Ломоносовым быть лучше, но родители назвали меня Иваном.
Лейтенант воткнул погребальную дощечку в песок, навалился на неё всем телом, вгоняя поглубже, и сказал:
– Мы скоро сюда вернёмся, Иван Ломоносов, очень скоро и оформим могилу как надо. Погребём наших товарищей по-настоящему.
Чердынцев искренне верил в то, что говорил, только не знал он, что происходит, что обрушилось на их землю – не мог знать… Если бы знал – сказал бы другое.
– Фамилии напишем, – подхватил его слова маленький боец.
– И памятники установим, – закончил лейтенант. Добавил вдохновенно: – Здесь должен стоять хороший памятник.
Ломоносов неожиданно озадаченно покосился на броневик.
– А с этим железом что будем делать, товарищ лейтенант?
Лейтенант через плечо глянул на гитлеровскую машину, стоявшую с беспомощно распахнутыми дверцами, похожими на большие, откинутые в стороны уши, вздохнул и произнёс безжалостно:
– Сожжём!
– А может, на нём поехать можно будет? – с неожиданной надеждой проговорил маленький боец – очень уж не хотелось ему бить ноги.
– Куда? – вопросительно сморщив лоб, жёстким голосом проговорил лейтенант. – На Кудыкину гору? А, Ломоносов? Нас тут же остановят. Либо граната какого-нибудь ловкого красноармейца, либо немецкий патруль… И то и другое кончится плохо. Сожжём железо – и дело с концом.
– Жалко!
– Жалко бывает у пчёлки, Ломоносов, а тут… тут боевые действия.
Лейтенант ещё раз огляделся, отметил, что стрельба, неровной звуковой полосой обозначавшая линию горизонта, стихла окончательно, вздохнул сожалеюще: а ведь это перестали сопротивляться наши, – и призывно махнув рукой Ломоносову, указал пальцем на броневик – за дело, мол…
Бензобак Чердынцев нашёл быстро, было плохо, что железный бок его прикрывал броневой лист, не подобраться… Значит, надо искать провод, по которому горючее подаётся к карбюратору. Провод явно прикрыт какой-нибудь железкой, алюминиевой полутрубой или чем-нибудь ещё, надо будет пробить трубку вместе с железкой, спустить бензин на землю и поджечь – вот и все дела, от броневика останется один остов. В том, что железо может полыхать за милую душу, будто некий горючий материал, Чердынцев был уверен: однажды у них в училище загорелась полуторка с курсантами в кузове – в несколько мгновений пламя взвилось до неба, еле курсантов удалось спасти.
Бензопровод Чердынцев не нашёл, тот был прикрыт очень надёжно, немцы создавали вокруг технику на совесть, а вот патрубок с несколькими фильтрами, к которым бензин поступал из бака, обнаружил и расколотил его большим гаечным ключом, найденным в кабине, в инструментальном ящике. Бензин тонкой красноватой струйкой полился на землю.
Лейтенант звучно потянул ноздрями: что-то бензин пахнет не так – не нефтяной дух у него, а какой-то бытовой, похоже, он пахнет жжёным сахаром, ещё чем-то, чуть ли не подливкой из укропа, – в следующий миг Чердынцев понял, что бензин этот – эрзац, искусственный.
«Ничего, броневик всё равно заполыхает, – лейтенант упрямо нагнул голову, – всё равно заполыхает… Только клочья сажи понесутся вверх».
Он подождал, когда под броневиком образуется лужа, и достал из кармана спички. Несколькими взмахами отогнал от броневика маленького бойца:
– Отойди!
Ломоносов – мужичок сообразительный, хотя и деревенский, поспешно отскочил на безопасное расстояние, прикрыл лицо грязной, пухлой, как у ребёнка ладошкой. Чердынцев ухватил в щепоть несколько спичек, черкнул о коробку и кинул щепоть в бензиновую лужицу.
Раздался хлопок. Из-под броневика выбилась горячая оранжевая простынь, оттолкнула Чердынцева от машины, он невольно попятился. Огонь, лопоча что-то невнятно, сопя и повизгивая лихо – всё совмещалось в нём, – пополз по боку броневика вверх, к пулемёту, к свободной железной турельке, кастрюлей нахлобученной на макушке машины, в следующее мгновение завыл басисто, и лейтенант снова отступил от машины.
– Уходим, Иван, – скомандовал он, назвав Ломоносова по имени, – сейчас рванёт…
– Патроны? – деловито поинтересовался маленький боец.
– Для начала – бензин.
– Так вы же его весь вылили…
– Вылил двадцать литров, а семьдесят осталось.
– А патроны рваться будут? – в голосе маленького бойца появилась ребячья заинтересованность.
– Во вторую очередь… Когда раскалятся.
– А-а-а…
Они подхватили винтовки, взятые у убитых бойцов, навесили на ремни по подсумку с патронами и побежали в заросли крушины. Дым, поднявшийся над броневиком, сделался густым, вонючим, серым. Чердынцев правильно предсказал: вначале рванул бензобак, выгнул одну сторону броневика горбатым пузырём, сорвал обе дверцы и вывернул вместе с потрохами прочное лобовое стекло, потом начали рваться патроны. Рвались они гулко, с резким звуком, будто и не патроны это были, а снаряды.
Кабина броневика окрашивалась при каждом взрыве в зеленоватый электрический цвет, языки пламени вылетали из кабины, раскалёнными полосами ввинчивались в клубы дыма, пластали его на охапки, затем расшвыривали эти охапки по сторонам. Ломоносов при виде всего этого даже вспотел. Похлопал ладонью по лбу, промокая пот, открыл рот, словно хотел что-то сказать, но смолчал, ничего не сказал. Только головой закрутил из стороны в сторону.
– Сейчас на дым с огнём кто-нибудь обязательно примчится, – жара допекала не только маленького бойца, но и лейтенанта, он привычным движением сунул под фуражку платок, отёр волосы. – Вот только кто примчится – наши или не наши? Ждать будем?