Клодина поспешила принести третий бокал, и серебристый звон весело разнесся над садом.
– Старые деревья, должно быть, удивляются, – улыбаясь, проговорил Герольд, глядя вверх, на верхушки столетних дубов. – Вероятно, они не слышали звона бокалов с момента вакханалии, устроенной бунтовщиками, выкатившими некогда из погребов все бочки.
Я предлагаю тост за человека, которого глубоко уважаю, хотя никогда не стоял близко к нему. Он благородный человек, так как покровительствует науке и искусству, любит поэзию… Да здравствует наш герцог!
В то же мгновение золотой рейнвейн блеснул, как солнечный луч, – бокал барона Лотаря разбился внизу о камни…
– Ах, извините, как я неловок! – извинился он с саркастической улыбкой. – Этот старик, – он указал на липовый сук, – на который наткнулся бокал, еще очень тверд и не сгибается… Ну, его высочество проживет и без моего тоста! – Он натянул перчатки и взял бич. – Я охотно остался бы еще в вашем прелестном тихом уголке и заглянул бы в колокольную комнату, но это до другого раза, если позволите. А теперь поди сюда, маленькая беглянка. – Он высоко поднял и поцеловал девочку, которая все время тихо сидела на плетеном стуле и большими глазами смотрела на необычный шум на площадке. – Туда больше не выходи, – барон строго указал на калитку сада. – Если хочешь увидеть даму с земляникой, то скажи мне. Я свезу тебя в экипаже сколько угодно раз, ты поняла?
Она молча, робко кивнула головкой и поторопилась стать на пол.
– Дядя был злой? – спросила она отца, когда тот вернулся, проводив гостя до калитки.
– Нет, дитя мое, он не злой, а только немного странный. Бедный бокал и благородный рейнвейн! – Он взглянул вниз на осколки. – И бедный оклеветанный сучок, который, по правде сказать, был ни при чем, – прибавил он с усмешкой. – Но скажи, Клодина, разве Лотарь не был признанным любимцем герцога? – спросил он сестру, которая безмолвно, немного наклонясь, стояла у перил, как будто еще прислушиваясь к давно затихшему топоту копыт Фукса.
– Он и остался им, – отвечала она, оборачивая к брату лицо. – Ты ведь слышал, что его стараются удержать в резиденции?
В голосе ее звучало беспокойство и на губах блуждала принужденная улыбка, когда она прошла мимо брата в кухню, чтобы подать обед. Посреди комнаты стоял стол, накрытый на три прибора.
Да, оловянные тарелки были стары и погнуты. Бабушка при переходе в свой вдовий уголок оставила в замке все серебро, чтобы не разрознивать его, и взяла с собой только старую оловянную английскую посуду, которая, по ее мнению, больше всего подходила для последних дней одинокой вдовы. При ее малых доходах и тех ограничениях, которые она на себя наложила ввиду трудного денежного положения своих внуков, было очень практично иметь небьющуюся посуду. Деревянные подставки для ножей и вилок потемнели, а поверх скатерти, для ее сохранения, лежала клеенка. Все было мещански просто, хотя и ослепительно чисто, и сохранялось как-то особенно бережно.
Нейгауз все это видел, проходя мимо комнаты, и очень хорошо. Тут не могло быть и речи о комедии: все указывало на сознательное стремление к уединенной жизни, сообразной со средствами. Он должен был знать теперь, что к своему бегству от двора она отнеслась действительно серьезно.
Герцогский дом владел в стране многими старинными замками с прекрасными садами и парками, но они лежали большей частью или близ городов, или на плоских равнинах, где все аллеи выходили в поле, а лес виднелся тонкой полоской на горизонте.
Предки герцога предпочитали светлые долины горному лесу, когда выбирали себе жилища, хотя были страстными охотниками и целые дни проводили в горах, гоняясь за зверями; они всегда довольствовались маленькими незатейливыми постройками, вполне удовлетворительными для того, чтобы провести в них ночь и приготовить простое кушанье. Поэтому покупка Герольдгофа Альтенштейнов, расположенного в здоровой горной и лесистой местности, была очень удачна, и вся страна приветствовала ее. Для трех еще маленьких принцев, сыновей герцога, и для его очень болезненной жены такое местопребывание было очень желательно, и все находили вполне естественной ту чрезвычайную поспешность, с которой Герольдгоф подготовляли к приезду новых владельцев.
Молодая герцогиня лихорадочно торопила всех; никакая перемена климата не могла укрепить ее угасавшие силы, теперь она возлагала надежды на горный воздух. Вследствие всего этого многие постройки, по приказанию герцога, были приведены в порядок только внешне.
Он очень рассердился, когда узнал, что уничтожили сирень и боярышник, потому что они затемняли комнаты фрейлейн. Не позволил трогать древний водоем… Он назначил кастеляном замка старого Фридриха Керна, который служил у последнего Альтенштейна кучером, лакеем и садовником. Прислуга была очень недовольна, узнав об этом. Однако его высочество правильно рассудил, что такой верный слуга будет лучшим сторожем его нового поместья.
Таким образом, Герольдгоф мало изменился. Некоторые редкости, принадлежавшие Альтенштейнам, были куплены герцогом через третьи руки и возвращены на место. Так, великолепные канделябры из мейсенского фарфора и такая же люстра вернулись вместе с мебелью рококо, инкрустированной гербами и вензелями Альтенштейнов из перламутра и серебра. Все остальное было отделано заново, и покоившиеся в часовне с трудом узнали бы свой дом, если бы встали из гробов, – так велика была утонченная роскошь, которая благодаря богатству и художественному вкусу герцога украсила все комнаты в Герольдгофе. Работали неустанно днем и ночью, и поезда ежедневно привозили лучшую мебель и украшения из Парижа и Вены. Двор должен был переехать в Полипенталь в конце июля.
Тем временем наступили перемены и в Совином доме. Гейнеман, потирая руки, говорил, что отлично устроил все дела. Однажды перед садом остановилась телега, и воск, собранный трудолюбивыми пчелами и монахинями, из вековой тьмы был вынесен на свет божий и увезен, чтобы служить людям. После этого Гейнеман, положив пачку ассигнаций на стол своей барышни, сказал с плутовским блеском в глазах, который так шел его открытому широкому лицу, что теперь можно мазать немного больше масла на хлеб к чаю и класть в суп побольше мяса, а купить новые занавески просто необходимо, поскольку много глаз заглядывает с шоссе в окна угловой комнаты.
Да, на дороге стало гораздо оживленнее, и очки фрейлейн Линденмейер сидели больше у нее на лбу, чем на носу. Она чаще опускала вязанье и не могла внимательно читать из-за оживления на шоссе, но говорила об этом со смехом. Лесное уединение хорошо, небо прекрасно – иначе поэты не воспевали бы его так единодушно, но, право, когда за целый день не проедет даже самый простой воз, не говоря уже о веселых разносчиках или молочницах из деревни, становится скучновато.
Первыми приехали из Герольдгофа три маленьких принца со свитой и прислугой; вероятно, им очень нравилась дорога к Совиному дому, потому что они ежедневно на ней появлялись. Великое удовольствие доставляли они фрейлейн Линденмейер, проезжая на красивых пони. Так же хорош был экипаж Нейгаузов, его можно было рассмотреть в подробностях, потому что он всегда ехал очень медленно; в нем обыкновенно сидела фрау фон Берг и держала на коленях маленькую жалкую дочурку принцессы Екатерины, а барон сам правил лошадьми.