Что следовало сделать прежде всего? Герцогиня звала ее, и она должна ехать. Если она не была действительно больна, то не имела права отказывать больному человеку, отделываться ложью она не хотела, а сказать правду – не смела.
Да и не была ли Клодина в безопасности вблизи герцогини? В будуаре, где ни один жгучий и молящий взгляд не смел преследовать ее? В присутствии этой милой женщины должно было умолкнуть всякое эгоистическое желание.
Она прижала к вискам носовой платок, как будто могла унять так головную боль, мучившую ее целый день.
Внизу, перед лесом, показались высокие кровли Альтенштейна; в то же мгновение сквозь поредевшие облака прорвался первый после долгого ненастья луч солнца и заблестел на позолоченном карнизе башни, как будто родной дом приветствовал Клодину.
– Ее высочество с нетерпением ждала вас, – сообщила ей еще в передней старая фрейлина фон Катценштейн, – она желала, чтобы вы спели новую песню Брамса, и играла два часа на рояле. Она ужасно нервна и возбуждена, милая Герольд, – был маленький спор с его высочеством.
Молодая девушка вопросительно взглянула в лицо фрейлины.
– Между нами, милая Герольд, – прошептала та, – ее высочество желала, чтобы герцог пил у нее чай в пять часов, но он отказался решительно и коротко, можно сказать, сердито. «Мы хотим заняться музыкой, – робко сказала ее высочество, – ведь в последнюю зиму, мне казалось, мы особенно увлекались пением. Ты почти никогда не пропускал маленькие музыкальные вечера у мамы», на что его высочество отвечал: «Да, да, конечно, моя дорогая, но я назначил Пальмеру час для доклада, а так как погода стала лучше, я отправляюсь с Мильфельдом на охоту; ты знаешь, доктор настойчиво рекомендовал мне как можно больше находиться на свежем воздухе».
Клодина сжала свои ноты; она не слишком огорчилась этим сообщением.
– Пожалуйста, доложите обо мне ее высочеству, – попросила она.
– Сейчас, милая Герольд, дайте я доскажу вам. Герцогиня повернулась к нему спиной и сказала: «Ты не хочешь, Адальберт!» Он ушел, ничего не ответив, а она заплакала горючими слезами.
Когда Клодина вошла, герцогиня сидела за столом и протянула ей руку.
– С вами как будто прилетел в мою комнату первый луч солнца, заблестевший на дворе, милая Клодина, – любезно сказала она своим глухим, беззвучным голосом. – Вы не можете себе представить, как иногда чувствуешь себя одинокой даже среди людей, которые должны составлять, да и составляют все для тебя. Я перед вашим приходом ужасно волновалась, но стала перелистывать свой дневник, и это успокоило меня. Я испытала много счастья – и должна быть благодарной. Садитесь. Что это? Песни, о которых я говорила? Да! «Верность в любви». Вы должны мне спеть потом, но сначала я попрошу поехать со мной гулять: я жажду свежего воздуха, и, слава богу, небо прояснилось.
Возвратившись через час, дамы пили чай, потом Клодина подошла к роялю, а герцогиня, лежа на кушетке, слушала… Сзади у окна сидела старая фрейлина и следила за каждым движением своей повелительницы.
Прекрасный голос Клодины наполнял уже темнеющую комнату, она поставила перед собой ноты, но не нуждалась в них, песня лилась за песней. Она пела с грустным наслаждением – дорогой инструмент, на котором она аккомпанировала себе, занимал то же самое место, где некогда стоял ее собственный. Безоблачное счастье ее юности живо воскресло перед ней: она почти невольно пела любимые песни Иоахима.
Вдруг тихо и печально прозвучал голос герцогини: «Адальберт, я знала, что ты придешь!» Клодина поднялась и увидела высокую фигуру герцога, склонившегося, чтобы поцеловать руку жены. Она поклонилась и оперлась на спинку стула, словно нуждалась в поддержке.
– Продолжайте петь, фрейлейн фон Герольд, – попросил герцог, – уже давно я не имел удовольствия слушать ваше пение.
Он сел в тени, рядом с женой, спиной к окну. Клодина не видела его лица, но знала, что на нее падал последний розовый вечерний свет, и еще больше смутилась… Она старалась успокоиться. Но когда начала петь, голос ее зазвучал тускло и бессильно, как будто судорога свела ей горло. Она извинилась и встала.
– Как странно! – сказала герцогиня. – Вы раньше были подвержены этому, милая Клодина?
– Никогда, ваше высочество, – откровенно ответила она.
– Бывают такие нервные волнения, – спокойно заметил герцог. – Может быть, ты слишком утомила фрейлейн?
– О, вполне возможно… Простите, дорогая Клодина, и отдохните! – воскликнула герцогиня и указала девушке на низкое сиденье возле себя, с которого только что встал герцог, начавший ходить взад и вперед неслышными шагами. – Сядьте, пожалуйста, так, чтобы я видела ваше лицо, – попросила она. – Действительно, вы побледнели, но теперь краски возвращаются… Боже, я готова подумать, что вы испуганы внезапным появлением герцога… Адальберт! – воскликнула она, повернувшись, так как он стоял позади нее. – Ты виноват в этом… О, злой человек, какие плохие поступки ты делаешь!
Клодина невольно подняла глаза и тотчас опустила их, смертельно испуганная: она снова встретила горящий взгляд, устремленный к ней через голову жены. Но совершенно спокойный голос проговорил:
– Это очень огорчает меня, милостивая государыня, хотя я не могу себе представить, чтобы мое появление было чем-нибудь страшным или необычным. Я…
– О, конечно, ваше высочество, – громко сказала Клодина и встала. – Проcто я почувствовала себя усталой, и у меня немного болит голова, уже все прошло.
– Тем лучше, – улыбнулась герцогиня, – а теперь поболтаем. Ты так молчалив, Адальберт; как это ты отказался от своей охоты?
Она смотрела на него счастливыми, сияющими глазами, когда он проходил мимо, и продолжала говорить:
– Подумай, наследный принц сочинил свои первые стихи, мне их сегодня передал гувернер, который нашел их в его латинской тетради; хочешь прочесть?.. Дорогая Клодина, они на моем столе под пресс-папье… нет, под тем, со статуэткой герцога. Очень благодарна. Не прочтете ли вы нам? Они написаны по-детски, но глубоко прочувствованно.
Клодина подошла к окну и при угасающем вечернем свете стала разбирать крупный детский почерк. Она не могла разглядеть лица герцогини, но видела, как та протянула руку мужу и прошептала что-то, затем громко прибавила:
– Не правда ли, это прелестно?
– Да, хорошо, только бы Господь направил его так, чтобы когда-нибудь ему не было тяжело из-за того, что он нарушает верность, о которой пишет…
– Но сохранять верность не может быть тяжело никогда, Адальберт!
– Никогда? – переспросил он.
Герцогиня покачала головой.
– Никогда! Что скажете вы, Клодина?
– Ваше высочество, – начала молодая девушка, – бывают случаи, когда для того, чтобы не изменить верности, требуется тяжелая борьба.
– Но тогда это не будет верность, основанная на любви, – возразила герцогиня, и щеки ее вспыхнули, – будет искусственная верность.