– Frau. Sie. Jetzt. Anzien ein Trouses. Und. Schnelle laufen. Renen vor hier. Nach Hause. An Mutti und Fater. Oder. Das schleht. Und Schieserei.
В переводе на русский это должно было звучать примерно как:
– Женщина. Вы. Сейчас. Одели трусы. И. Быстро побежали. Отсюда. Домой. К маме и папе. Или. Будет плохо. И стрельба.
Я очень сильно надеялся, что эта мадам все-таки сумеет понять основной смысл моих слов. И, похоже, она действительно поняла, поскольку не стала что-то говорить или переспрашивать и, натягивая на полном ходу трусы и брючки, резво учапала на четвереньках вверх по улице и затем свернула куда-то в переулок. Не заблудится, если местная.
Я поднял и закинул за плечо винтовку «М-16» обездвиженного негра.
Так, чисто автоматически, на всякий случай. Потом вернулся к грузовику.
– Ей, есть тут кто живой? – спросил я, всунувшись под брезент, в темный кузов. – Который тут Вацек?!
– Тak est, – ответили в темноте, откуда-то с полу и тут же добавили: – Dranstvo…
– Это хорошо, что ты жив, сын или внучек четырех танкистов и собаки. Твой коллега сказал, что ты по-русски петришь. Или он преувеличивал?
– Что есть «пэтричьш»? – спросили из темноты.
– «Петришь» – это в смысле «розмовляешь», – уточнил я.
– Так ест, – ответили из темноты. – Ньемного.
– Сам-то вылезти сможешь? – спросил я.
– Zaraz. – И поляк засопел и завозился в кузове. Скрипя зубами, видимо от боли, он подтягивался на руках к заднему борту, приговаривая: – Lajdaki, Drani, Lotri, Lachudro…
Интересно – меня это он сейчас материл или все-таки американцев? Ну да ничего, я человек отходчивый и с ранеными, тем более союзниками, не воюю…
Наконец его голова появилась над бортом.
– Ногьи сломаль при катапультовании, пся крив, – сказал пшек, словно оправдываясь.
– Ты, авиация, давай лучше без лишних разговоров, – ответил я ему. – Переваливайся через борт и сразу ко мне на спину.
Кажется, он меня понял. Перевалился через борт и, уцепившись за мои подставленные плечи, наконец утвердился у меня на спине, головой на левом плече.
– Ну, ты там как? – спросил я.
– Dzieki, – ответил пшек, дыша мне в ухо.
– Какое, на хрен, дзякую, – вздохнул я и добавил: – Благодарить потом будешь. Дойти бы живыми.
Ноги он по причине травмы подогнуть не мог, но, на мое счастье, пшек оказался невысоким и не тяжелым и, как следствие, весил меньше, чем я ожидал. Хотя тащить кого бы то ни было на спине всегда неудобно, каким бы легким он при этом ни был.
Я двинулся со своей ношей как можно тише, мимо грузовика и дальше – обратно в переулок, туда, откуда пришел.
Когда мы уже были в переулке, мне показалось, что я слышу позади что-то, похожее на топот.
Шлем и ноша на плечах глушили звук и создавали ложное ощущение безопасности. На всякий случай я, как мог, ускорил шаг.
Через несколько шагов я с большим трудом обернулся и, напрягая зрение, всмотрелся в пейзаж за моей спиной. В конце переулка в темноте я уловил мелькание чего-то пятнистого. Заговорило на повышенных тонах несколько голосов, а значит, их там было минимум двое-трое. Я развернулся и ускорился, понимая, что сейчас они меня плохо видят, в полной темноте, да еще на фоне домов. Я весь в черном, а комбез поляка – темно-синий. Так что для меня их пятнистые одежки были куда заметнее.
Так я прошел почти весь переулок и свернул на улочку, в конце которой меня вроде бы ждала БРДМ и ее героический экипаж.
В этот момент позади меня громко заорали по-английски, и топот, кажется, начал приближаться.
– Чьто такэ? – спросила голова пшека из-за моего левого плеча.
– Кажись, засекли нас твои надзиратели, пан Кшепшечульский, мать их за ногу…
– Йа ние Кшепшечульски, йа Венджиковски, – уточнил поляк и засопел. Как мне показалось – испуганно. Да какая мне, блин, разница, Кшепшечульский ты или Венджиковский?! Да хоть сам князь Радзивилл или маршал Пилсудский! Легче мне от знания твоей фамилии все равно не станет…
Топот слышался уже совсем рядом, и выбора у меня, кажется, не было.
– Держись крепче, союзничек, – приказал я поляку, замедляя шаг.
И, приподняв висящий на правом плече «АКМС», резко повернулся всем корпусом в сторону бегущих. После чего, надавив на спуск автомата, пустил им навстречу очередь на полрожка. Не особо прицельно, поскольку стрелял фактически от бедра, но на узенькой улице спрятаться им было особо негде, а залечь они сдуру, естественно, не догадались.
Пока слабый отблеск порохового пламени плясал на дульном срезе «АКМСа», вырывая из тьмы какие-то куски пейзажа, я увидел, что за мной бежали двое в камуфлированных куртках, штанах и глубоких касках с такими же чехлами, державшие свои «М-16», как палки. Часть моих пуль попала в цель, поскольку я четко увидел, как оба упали.
Однако, начав стрелять, я окончательно потерял преимущество по части относительной невидимости.
Позади в переулке заорало еще несколько голосов, а потом послышался многоногий топот. Теперь это уже было человека четыре, никак не меньше.
Я развернулся и снова максимально ускорил шаг.
На сей раз их было куда больше, а мне, с покалеченным пшеком на спине, было проблематично быстро сменить магазин в автомате. Так же, как и дотянуться до висящей на левом плече «М-16». Правда, преследователи пока не стреляли. Возможно, они нас плохо видели, а может, все еще считали, что это поляк, сумев вырубить развратного негра, завладел его винтовкой и сейчас ковыляет прочь от них на своих переломанных ногах, в стиле Алексея Маресьева. Да мало ли что еще могли подумать своими вывернутыми мозгами эти заокеанские фантазеры?
– Towarzyz, – осторожно сказал поляк у меня над ухом. – Ih tam do huya.
Вот всегда так – в обычное мирное время они считают себя «угнетаемыми Кремлем», который «диктует им свою политическую волю», кидают в нас какашками и устраивают всякие пакости при помощи своей «Солидарности», а как чего случается – русский Ваня должен, усираясь, вытаскивать этих ясновельможных панов из любой передряги на собственном горбе. В буквальном смысле слова. Паразиты и захребетники, мать их… Хотя я при этих его словах чуть не заржал. Оказывается, пшек знал русский несколько лучше, чем мне показалось вначале, и таки оказался юмористом… Ну-ну, с улыбкой и помирать как-то веселее. Или не веселее…
Можно подумать, я не в курсе, что их до хрена – а то ж я не слышу…
– Заткнись, будь ласков, – попросил я пшека.
– Бьежимь? – спросил поляк с большой надеждой.
– Тебе там легко говорить, братушка фигов…
Хотя братушки – это вроде бы, по определению, болгары, а пшеков или восточных немцев так именовать не принято…