По отстраненному взгляду его серых глаз могло показаться, что в душе он ведет какой-то внутренний диалог.
– Это новый район Бухареста, что он построил? - Священник снова кивнул.
– Он напоминает мне архитектурные опусы, которые Альберт Шпеер делал для Гитлера. – Голос его звучал очень тихо. – Берлин в том виде, каким он должен был стать после окончательного триумфа Третьего рейха. А президентский дворец, возможно, крупнейшее жилое здание в мире…, только сейчас там никого не осталось. Новый режим никак не сообразит, какого черта с ним делать. А весь бульвар – это нагромождение белоснежных конторских и жилых комплексов – частично Третий рейх, частично «корейская готика», частично Римская империя. Они уничтожают то, что когда-то было красивейшей частью города, как боевые машины марсиан. Старые постройки по соседству исчезли навсегда…, сгинули, как сам Чаушеску. – Он потер щеку. – Не хотите немного посидеть?
Они подошли к скамейке. Закат уже совсем погас, отсвечивая лишь в самых высоких облаках, но сумерки плавно переходили в медленное, теплое угасание вечера поздней весны. Несколько фонарей освещали длинную, извилистую дорожку.
– У вас нога разболелась, – заметила Кейт. Отец О'Рурк улыбнулся.
– Эта нога не может болеть. – Он приподнял левую штанину над длинным носком, и постучав по розовому пластику протеза, добавил:
– До колена. А то, что выше, иногда может чертовски болеть.
Кейт закусила губу.
– Авария?
– В некотором роде. Что-то типа аварии в масштабах страны. Вьетнам.
Невероятно, удивилась Кейт. Во время войны она еще ходила в школу, а священник, на ее взгляд, был чуть ли не моложе ее. Теперь она повнимательнее всмотрелась в его лицо над темной бородой и, разглядев паутинку морщинок вокруг глаз, впервые по-настоящему увидела этого человека, придя к выводу, что ему, по всей вероятности, сорок с небольшим.
– Мне очень жаль, что так случилось, – сказала она.
– Мне тоже, – засмеялся священник.
– Мина? – В интернатуре Кейт познакомилась с одним блестящим врачом, специализировавшимся при Комиссии по делам ветеранов.
– Не совсем, – ответил О'Рурк.
В его голосе не слышалось неловкости или неуверенности, с чем Кейт приходилось сталкиваться во время бесед с некоторыми ветеранами Вьетнама. «Какие бы кошмары ни мучили его из-за войны, – подумала она, – сейчас он свободен от них».
– Я был тоннельной крысой, – сказал О'Рурк. – Нашел там одного из НВА, а он оказался не просто покойником, а миной-ловушкой.
Кейт не имела понятия, что такое «тоннельная крыса», но спрашивать не стала.
– В больнице вы с детьми просто чудеса творите, – сказал священник. – После нашего появления в два раза снизилась смертность от гепатита.
– Все равно пока не слишком здорово, – откликнулась Кейт.
Заметив нотку раздражения в своем голосе, она сделала глубокий вдох. Следующая фраза прозвучала гораздо мягче:
– А вы сколько уже в Румынии…, м-м-м… Он поскреб бороду.
– Почему бы вам не называть меня Майком? Кейт хотела что-то сказать, но остановилась в замешательстве. «Майк» было ненамного лучше, чем «святой отец». Священник усмехнулся.
– Ладно, а если просто О'Рурк? В армии вполне проходило.
– Хорошо…, мистер О'Рурк, – сказала она, протянув руку. – Нойман.
Рукопожатие у него было твердым, но Кейт подспудно ощутила в нем деликатность.
– Хорошо, миссис Нойман. Отвечаю на вопрос… В Румынии я бывал наездами в течение последних полутора лет.
– И все это время имели дело с детьми? – удивилась Кейт.
– В основном.
Он подался вперед, машинально поглаживая колено. Мимо проплыла еще одна лодка. От ресторана на острове донеслась рок-музыка, какие-то неразборчивые слова.
– Первым делом надо было перевести особенно больных детей в больницы… Ну, вы знаете, какие условия в государственных детских домах.
Кейт дотронулась до отяжелевших век. К ее удивлению, болезненное ощущение измотанности постепенно отступало, сменяясь обычной усталостью.
– Больницы немногим лучше, – заметила она. Отец О'Рурк не смотрел на нее.
– Больницы для партийной элиты гораздо лучше. Вы их видели?
– Никогда.
– Их нет в официальном списке Минздрава. И вывесок на них нет. Но медицинское обслуживание и оборудование в них на порядок опережают то, что вы наблюдали в районных больницах, где работали.
Кейт повернула голову, чтобы посмотреть на прогуливающуюся под ручку пару. Между ветвями над дорожкой сгущалась темнота.
– Но ведь в этих элитных больницах нет детей, мистер О'Рурк?
– Брошенных детей нет. Лишь несколько откормленных малышей с тонзиллитом.
Парочка скрылась за поворотом извилистой дорожки, но Кейт продолжала смотреть в том же направлении. Жизнерадостные звуки парка, казалось, таяли вдали.
– Черт побери, – тихо прошептала она. – И что же нам делать? Шесть с лишним сотен этих самых государственных учреждений… Двести тысяч, а то и больше детей в них… Пятьдесят процентов заражено гепатитом В, почти столько же в некоторых из этих гнусных дыр дают положительные анализы на ВИЧ. Что делать, мистер О'Рурк?
Священник разглядывал ее лицо при угасающем свете.
– Деньги и помощь с Запада уже кое-кому помогли. Кейт лишь фыркнула.
– Да-да, – подтвердил О'Рурк. – Детей больше не загоняют в клетки, как раньше, когда я приехал сюда с миссией, организованной Вернором Диконом Трентом.
– Конечно, – согласилась Кейт. – Теперь они брошены на произвол судьбы и растут прикованными к чистым железным кроваткам.
– А еще остается надежда на усыновление… – начал священник.
Кейт повернулась к нему.
– И вы тоже участвуете в этой гадкой комедии? Вы поставляете здоровых румынских детей этим отъевшимся на говядине новообращенным американским ублюдкам? В этом-то и состоит ваша роль?
Отец О'Рурк не отреагировал на эту вспышку гнева. Его лицо оставалось безмятежным. Когда он заговорил, голос его звучал мягко.
– Вы хотите, миссис Нойман, узнать мою роль во всем этом?
Кейт чувствовала, как внутри у нее поднимается волна ярости. Дети страдают, умирают тысячами…, десятками тысяч…, а этот анахронизм со стоячим воротничком участвует в Большом Детском Базаре, чисто коммерческом предприятии, которым заправляют убийцы и бывшие стукачи, составляющие костяк гнусной мафии этой страны.
– Да, – наконец произнесла она, справившись с собой. – Объясните мне вашу роль.
Не говоря больше ни слова, отец О'Рурк поднялся со скамейки и повел ее из парка в темноту города.