Сафари на гиен | Страница: 15

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

А того-то, Шуриного хахаля, в последний момент сомнение взяло, та ли квартира, он звонить не стал, а постучал тихонько. Вера к двери подходит и спрашивает: «Коля, ты?» А тот-то тоже Колей оказался, он и отвечает: «Я!» И представь себе: открывает Вера дверь, а на пороге вместо мужа стоит мужик с усами и в дамском пальто с чернобуркой такой пышной! Тут наша Вера Антоновна так заверещала, что не только внучка, а все соседи до девятого этажа проснулись. Сын ее выскочил, мужику этому, не разобравшись, сразу в глаз засветил, а тетя Шура вышла, как давай хохотать, прямо до икоты. В общем, когда соседи все поняли, то тоже посмеялись и разошлись: дело в субботу было, завтра не на работу, ну, ошибся человек дверью по пьяному делу – с кем не бывает? Только Евдокии неймется, орет на Шуру. Я, говорит, жаловаться буду, и не участковому, он у тебя купленный, – это она про меня, значит, – а прямо на прием к начальнику отделения пойду, чтобы тебя за сто первый километр выселили. Ты, говорит, пьяница и тунеядка, живешь на нетрудовые доходы. Тут и Шура не выдержала, это я, говорит, тунеядка, да ты посиди десять часов на морозе, а потом говори. А насчет пьянства, то кто, интересно, твоего Лешку вчера на улице поднял и домой на себе притащил. Это верно, Шура часто его подбирает по доброте душевной. В общем, срам сказать: подрались они прямо на лестнице. Соседи разняли, а утром обе ко мне жаловаться прибежали. Я в глубине души Шуре сочувствую, но формально составил протокол, оштрафовал обеих и пригрозил, что, если еще раз так будет, оформлю на пятнадцать суток. Испугалась Шура, поскучнела, больше никаких гулянок, а Евдокия ходит гоголем, совсем ее загрызла, добилась своего.

– Вот, Сережа, рассказал я тебе много баек, а все равно, я считаю, ерунда все это, не повод для убийства. Мало ли соседок ругаются, друг другу волосы повыдергают, но до убийства чтобы дойти – это, я тебе скажу… Уж ты мне поверь, я участковым двадцать лет без малого работаю, людей знаю.

– Да, Пал Савельич, дохлое это дело убийцу Евдокииного искать. Ты знаешь, это же третье дело такое, у нас считают, что маньяк тут орудует.

– Ну, Сергей, здесь я тебе не помощник, про маньяков я ничего не знаю.

– Ладно, пойду я, Пал Савельич, спасибо тебе. Ты тут посматривай, как и что, понаблюдай. Если что заметишь, уж звякни мне или зайди.

– Зайду, а как же. Удачи тебе. Может, и докопаешься до сути, хотя, если маньяк это… – участковый с сомнением покачал головой.


Когда человек увлечен своей работой, он может говорить о ней часами. Римма Петровна Точилло могла, забыв все на свете, в течение двух-трех часов увлеченно рассказывать о внедрении тыквовидного цепня в телесные полости промежуточного хозяина. Если же речь заходила о скребнях, в особенности факультативных, в иновационной стадии – она просто теряла человеческий облик, и однажды в академической столовой, забыв, что ее соседи по столу хотя и биологи, но не гельминтологи, то есть не специалисты по паразитическим червям, так живо описала процесс размножения нематод, что одного немолодого впечатлительного профессора увезли в больницу в состоянии средней тяжести, а от доцента средних лет ушла жена, потому что он перестал есть и вскрикивал во сне.

Римму Петровну такая реакция удивляла. Она не могла понять, как нормальный, развитый, образованный человек может не восхищаться изумительными пропорциями плоских и круглых червей, их поразительной приспособляемостью и жизнестойкостью. Кое-кто из сотрудников шепотом утверждал, что Римма читает рукописи своих статей заспиртованному в банке восьмиметровому бычьему цепню, а злые языки поговаривали, что она собирается посвятить ему свою монографию.

Только одного Римма Петровна не переносила: когда ее любимых гельминтов называли вульгарным словом «глисты».

В этот вечер пятницы в Институте животноводства было весьма оживленно. Тому имелись три причины. Во-первых, приподнятое настроение всегда царило в учреждениях вечером в пятницу, это осталось еще с советских времен. Во-вторых, что гораздо важнее, сегодня утром в институте выдали наконец долгожданную зарплату за весь прошлый квартал. При такой радости каждый сотрудник чувствовал себя именинником, а для прекрасного настроения имелась еще и третья причина. Именно сегодня справлял свой юбилей старинный сотрудник института, всеми любимый профессор Сергей Аполлинарьевич Земляникин, начальник отдела полорогих. Сергею Аполлинарьевичу исполнялось семьдесят лет, но внешне ему никто никогда не дал бы его возраста. Профессор был высоким мужчиной с крупной головой, сидящей на крепкой шее, – в отделе полорогих вообще работали рослые полнокровные мужчины с красными лицами. Говорил профессор густым басом, но при всей своей простецкой внешности был интеллигентнейшим и деликатнейшим человеком. Профессор был сегодня доволен всем: и что выдали зарплату, и что так кстати подвернулся юбилей, и теперь он сможет пригласить к себе всех старых друзей и соратников. Торжественная часть была утром, его поздравляла дирекция, и даже из Москвы прислали телеграмму. Телеграмм вообще было много, но больше всего юбиляр обрадовался одной, присланной из опытного хозяйства. В ней содержалось поздравление с семидесятилетием и сообщалось, что гордость института, племенной бык Сергуня замечательной гернзейской породы, повредивший незадолго до этого ногу, поправился, ест с аппетитом и приступил к своим обязанностям. Словом, профессор Земляникин был бы сегодня наверху блаженства, если бы не… Если бы не досадное препятствие в виде Риммы Точилло. Дело заключалось в том, что Римму никак нельзя было приглашать на юбилей. Потому что она будет весь вечер говорить о своей работе, то есть о глистах. И жена Сергея Аполлинарьевича поставила ему вчера жесткое условие: или она, или Римма. Когда-то давно Сергей Аполлинарьевич уже сделал такую глупость – позвал Римму, неудобно было отказать. Вечер был испорчен. Сотрудники маялись и потихоньку убегали покурить на лестницу, жена и остальные родственники (не биологи) боролись с подступающей тошнотой. Остановить Римму не было никакой возможности. После ее ухода в семье был жуткий скандал. Жена Земляникина утверждала, что увлечение работой тут абсолютно ни при чем, что Римма делает все нарочно, исключительно по вредности характера, и что ей, жене, со стороны виднее. В общем, сегодня Сергей Аполлинарьевич был озабочен только тем, чтобы Римма не прослышала, что он приглашает гостей, и не заявилась собственной персоной или еще того хуже, не поняла, что ее не хотят видеть, и не затаила обиду. Этого-то Сергей Аполлинарьевич боялся больше всего.

Сотрудники, посвященные в сложную проблему, разбрелись по кабинетам и усиленно делали вид, что работают. Римма пребывала в своем кабинете в обществе банки с цепнем, и младший научный сотрудник Леночка Мохеровская с кафедры козоводства не раз уже подбегала к ее двери, цокая каблучками, и подсматривала в замочную скважину.

Рабочий день близился к концу. Надо было решаться. Земляникин жутко боялся Римму Петровну, но в данном случае жену он боялся больше, да и не хотелось портить всем праздник. Профессор решился:

– Выходим по одному, в коридоре больше двух не собираться!

Перешептываясь как дети, сотрудники на цыпочках устремились к выходу под неодобрительным взглядом сторожа Васильича. Васильич Римму сам терпеть не мог, но делал вид, что ни капельки ее не боится.