Рахиль ела жадно, мяукая и причмокивая. Эти звуки помнились Солу еще с тех времен, когда Сара кормила ее грудью. Полвека назад…. Когда малютка насытилась, Сол завернул ее в одеяло и устроил у себя на груди, медленно покачивая.
Осталось полтора дня.
Сол страшно устал. Он все дряхлел и дряхлел, несмотря на пройденный всего десять лет назад курс поульсенизации. Только они с Сарой собрались отдохнуть от родительских обязанностей – Рахиль, их единственная дочь, поступила в аспирантуру и уехала на раскопки, – как девочка вернулась с болезнью Мерлина. Сол и Сара старели, но забот становилось все больше; потом авиакатастрофа на Мире Барнарда отняла у Сола жену. И все же он, глубокий старик, измученный до потери сил, благословлял каждую минуту, проведенную с дочерью.
Осталось полтора дня.
Вскоре проснулся отец Дюре. Мужчины соорудили завтрак из консервов, принесенных Ламией. Хет Мастин так и не пришел в себя. Дюре подключил к нему предпоследнюю аптечку, и в жилах тамплиера снова заструился целебный раствор.
– Как вы считаете, что нам делать с последней аптечкой? Подключим к госпоже Брон? – спросил Дюре.
Сол, вздохнув, еще раз взглянул на датчики ее комлога.
– Не стоит, Поль. Судя по приборам, содержание сахара в крови высокое, уровень питательных веществ сносный – будто она только что позавтракала.
– Но как такое возможно?
Сол покачал головой.
– Может быть, эта гадость выполняет роль пуповины? – Он указал на кабель, вросший в череп Брон.
– Ну, и какова же наша программа на сегодня?
Сол посмотрел на небо – оно светлело, потихоньку обретая привычный для Гипериона лазурно-зеленый цвет.
– Будем ждать, – просто сказал он.
Хет Мастин пришел в сознание в полдень, когда солнце приближалось к зениту. Он сел, прямой, как палка, и громко произнес:
– Древо!
Дюре, медленно расхаживавший по ступеням, взбежал на крыльцо. Сол подхватил на руки Рахиль, лежавшую в тени у стены, и поспешил к Мастину. Взор тамплиера был устремлен вверх, на что-то находящееся над скалами. Сол тоже поднял голову, но не увидел ничего, кроме выцветшего к полудню неба.
– Древо! – снова вскричал тамплиер и вскинул вверх огромную руку.
Дюре придержал его.
– У него галлюцинации. Ему мерещится «Иггдрасиль».
Хет Мастин рванулся из рук священника.
– Нет, не «Иггдрасиль», – пробормотал он пересохшими губами. – Древо. Последнее Древо. Древо Боли!
Сол и Дюре вновь взглянули вверх, но небо было абсолютно чистым, если не считать плывущих с юго-запада облачков. И тут всплеск волн времени снова настиг их; несколько минут Сол и священник изо всех сил боролись с головокружением, отхлынувшем так же внезапно, как пришло.
Между тем Хет Мастин пытался встать на ноги. Взгляд тамплиера по-прежнему был прикован к чему-то вдали. Его тело обжигало руки: он горел, как в огне.
– Достаньте последнюю аптечку, – распорядился Сол. – Запрограммируйте ее на ультраморфин и жаропонижающее.
Дюре поспешил выполнить приказ.
– Древо Боли! – твердо повторил Хет Мастин. – Мне было суждено стать его Гласом, а эрг должен был вести его в пространство и время! Епископ и Глас Великого Древа избрали именно меня! Я не могу их подвести. – Он попытался вырваться из рук Сола, но в ту же секунду рухнул на каменные плиты.
– Я Избранный Воистину, – прошептал он; силы вытекали из него, как воздух из воздушного шара. – В час искупления я должен был вести Древо Боли. – И тамплиер закрыл глаза.
Сол ловил каждое его слово, а Дюре тем временем вставил в гнездо последнюю аптечку, проверил, учитывает ли монитор особенности метаболизма тамплиеров, и включил подачу адреналина и болеутоляющих.
– Это не тамплиерская терминология и не богословская. Он говорит на языке Церкви Шрайка. – Священник посмотрел Солу в глаза. – Что ж, это кое-что проясняет… если вспомнить рассказ Ламии. По каким-то причинам тамплиеры вошли в тайный сговор с Церковью Последнего Искупления… культом Шрайка.
Сол понимающе кивнул и надел Мастину на запястье свой собственный комлог.
– Древо Боли – это, должно быть, мифическое терновое дерево Шрайка, – пробормотал Дюре, бросив взгляд в пустое небо – туда, куда смотрели остановившиеся глаза Мастина. – Но что тамплиер имел в виду, говоря, что он и эрг избраны для перемещения его в пространстве и времени? Он что, действительно считает себя способным вести дерево Шрайка, как обычный тамплиерский корабль?
– Об этом вы спросите его в следующем воплощении, – устало произнес Сол. – Он мертв.
Дюре сверил показания мониторов, подключил на всякий случай комлог Ленара Хойта, попробовал применить стимуляторы и сделать искусственное дыхание. Все напрасно; стрелки приборов не дрогнули. Хет Мастин, Истинный Глас Древа тамплиеров и участник паломничества к Шрайку, умер – окончательно и бесповоротно.
Целый час Сол и Дюре выжидали. Странная долина Шрайка научила их сомневаться и проверять, проверять и вновь сомневаться. Но когда мониторы засвидетельствовали, что труп начал разлагаться, они решили похоронить Мастина. В багаже Кассада нашлась складная лопата – ее черенок с типичным армейским идиотизмом был украшен надписью «инструмент для окапывания», – и в пятидесяти метрах от Сфинкса ученый и священник принялись рыть могилу. Они работали по очереди – один копал, другой следил за Ламией и Рахилью.
Двое мужчин – один с ребенком на руках – стояли в тени скалы. Перед тем как тело в импровизированном фибропластовом саване было засыпано землей, Дюре произнес краткое напутствие.
– Я не был знаком с Мастином. Мы исповедовали разную веру. Но дело у нас было одно и то же: Мастин, Глас Древа, большую часть своей жизни делал то, что считал угодным Богу, следуя Его воле, изложенной в трудах Мюира, и законам природы. И вера его была истинной – испытанной препятствиями, закаленной покорностью, а в конце скрепленной жертвой.
Дюре помолчал и, щурясь, взглянул в небо, выцветшее до свинцового цвета.
– Господи, прими раба Твоего. Прими его в свои объятия, как примешь когда-нибудь и нас, тех, кто точно так же искал Тебя и заблудился. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.
Рахиль расплакалась. Сол принялся ходить с ней взад-вперед, а Дюре тем временем засыпал длинный фибропластовый сверток.
Покончив с этим, они вернулись к Сфинксу и, стараясь избегать резких движений, перенесли Ламию туда, где еще оставался кусочек тени. Укрыть ее от полуденного солнца можно было только в самой гробнице, но ни один из них не хотел и думать об этом.
– Консул, наверное, уже одолел половину пути к кораблю, – сказал священник, сделав большой глоток воды. Его обгоревший на солнце лоб покрылся испариной.