Шлепая по ноябрьским лужам, Михаил прошел несколько кварталов, вынул из кармана камуфляжной куртки оставшееся пиво, допил остатки и поставил бутылку возле лысеющего тополя. Бомжи подберут. Он завернул во двор, где жил капитан. Его синяя иномарка стояла возле подъезда, заляпанная грязью так, что не было видно номеров. Но Родин сразу узнал ее. Что ж, замечательно. Значит, хозяин еще дома. Только бы не выходной у него сегодня.
Не обращая внимания на сырость, Родин сел на лавку, достал портсигар и, вставив в мундштук «Астру», закурил. Действие алкоголя сразу усилилось. Все поплыло перед глазами. Нет, расслабляться не стоит, подумал он и, выбросив сигарету, положил мундштук на место.
Примерно через полчаса подъездная дверь открылась, вышла бабка с большой сумкой в руке и, подозрительно оглядев незнакомца, зашаркала вдоль дома и скрылась в арке. А еще через некоторое время появился и долгожданный Самойленко. В военном плаще поверх кителя и фуражке, он направился к машине, позвякивая ключами, не обратив внимания на Родина.
– Э! Тормозни, – окликнул его Михаил, поднимаясь с лавки.
Самойленко удивленно выпучил глаза.
– Ты? – только и успел сказать он.
Мощный кулак влетел ему в нижнюю челюсть, и капитан штабелем рухнул на мокрый асфальт. Фуражка откатилась в сторону и поплыла в большой, подмерзшей по краям луже возле бордюра. Родин наклонился к нему, рывком приподнял за грудки и снова мощно саданул, теперь уже в переносицу. Легковесный Самойленко вскрикнул и отлетел, приземлившись на капот своего автомобиля. Кровь потоком хлынула на форменный плащ, завыла охранная система, словно жалея своего хозяина, а он, схватившись за лицо, застонал и снова осел на землю.
Родин подобрал валявшиеся рядом ключи и отключил воющую на весь двор сигнализацию. Наступила тишина, прерываемая лишь стонами так и сидевшего на сыром асфальте офицера.
– Надеюсь, понял, за что? – тихо спросил Родин, глядя на верхушки голых кустов, тянувшихся вдоль газона, и потирая слегка саднивший кулак.
– Да я люблю ее, – сплевывая кровавую тягучую слюну, прохрипел Самойленко и, опираясь о машину, начал вставать.
Снова завопила сигнализация. Родин еще раз нажал на кнопку и швырнул ключи Самойленко. Но тот не поймал их. Звякнув, они упали рядом.
– Понимаю тебя, Михаил, но мы с Галей любим друг друга, – гнусавя, начал объясняться он. – И тебе придется признать этот факт. И учти, даром тебе это не пройдет.
– Ты еще и угрожаешь мне? – дернул Родин бровью и двинулся к окровавленному и перепачканному грязью Самойленко.
– Стоять! – взвизгнул тот, выставив вперед руку.
– Ты забыл, я уже не в армии, – усмехнулся Родин и, схватив его за руку, с силой крутанул так, что тот перевернулся и осел на колени.
– Отпусти, больно! – истошно заорал капитан.
– А мне нет? Ты, может, и жениться готов на Галине?
– Готов, готов, – простонал Самойленко. – Пусти!
– Ты это серьезно? – несколько удивленно спросил Михаил, отпуская захват.
– Да. Серьезно. Ты же знаешь, я развелся с Ириной, – заговорил напуганный капитан, поднимаясь с колен. – А то, что тебя убрали, это не мои пироги.
– Ты принял живейшее участие в их приготовлении. Так что заткнись.
Родин почувствовал, что начинает вовлекаться в этот дешевый базар. Сейчас он пожалел, что сперва не поговорил с женой. И у него возникло непреодолимое желание поскорее вернуться домой, посмотреть ей в глаза и уж тогда принять правильное решение. Не сказав больше ни слова, он сплюнул себе под ноги и быстрым шагом удалился со двора.
– Я это так не оставлю! – бросил ему вслед Самойленко, но Родин, увлеченный своими тяжелыми мыслями, того уже не услышал.
Он шел и думал: неужели правда, что жена и впрямь влюблена в этого мерзавца. Видела бы она его сейчас. Да что сейчас! Что вообще она в нем нашла такого, что могло серьезно ее привлечь? И чего же не было в нем самом, если она пошла на это предательство? Неужели он хуже этого подонка, пустившегося в подлый, какой-то бабский сговор с Достоевским. И Родин, приближаясь к дому, все больше хотел услышать от неверной жены извинения, клятвы в любви и слезы раскаяния. Вот тогда, может быть, он понял бы произошедшее с ними. Даже простил бы. Да, бывает всякое в жизни. Ну, мало уделял внимания, когда-то недоласкал, не вник в какую-то проблему, был слишком увлечен работой. Пусть. Пусть случился этот адюльтер. Но не любовь же! И чем ближе он подходил к своему дому, тем ниже падала его самооценка.
В конце концов, он не удержался и купил себе еще пива. Опорожнив сразу две бутылки, он покурил, почувствовал себя немного увереннее и вошел в подъезд.
Галина, уловив чутким ухом скрежет дверного замка, заметалась на кухне, затем села за накрытый к завтраку стол, поправила прядь темных волос и стала глядеть в окно. Дети уже ушли в школу, и поддержки у нее сейчас нет. С одной стороны, она была рада, что Михаил вернулся. Не сгинул, не пропал. Но с другой – Галина поняла, что так до конца и не узнала этого человека, ибо не знала она, что он выкинет в данный момент. То ли изобьет ее, то ли снова уйдет из дома. А может быть, вообще не скажет ничего. С такой ситуацией она столкнулась впервые и сидела смирно, ожидая своей участи. Только пальцы, которыми она теребила салфетку, выдавали ее нервозность. Она слышала, как он, тяжело сопя, снимает обувь, как зыкнула «молния» на куртке, а потом шаги. Но не на кухню, а в их спальню. Там скрипнула кровать, и все стихло.
Сначала Галина с облегчением выдохнула, но спустя десять томительных минут, в которые ничего не происходило, кроме накаливания в квартире напряженной атмосферы, она решилась пойти в спальню.
Михаил лежал прямо на шелковом темно-синем покрывале и, скрестив руки на груди, смотрел в потолок. В комнате уже было довольно светло, и Галина заметила на его штанах подсохшие брызги крови. Ей стало нехорошо. Но не от вида крови, а от мысли, что ее муж совершил нечто такое, за что придется им всем долго расплачиваться. А в воздухе витал запах алкоголя. Это тоже было для нее большой новостью. Раньше Михаил практически не пил. Разве что по крупным праздникам и не более бокала вина. И чисто интуитивно, женским чутьем она уловила приближение катастрофической грозы, надвигающейся на ее семью.
– Миша, – тихо окликнула она мужа.
Но он никак не прореагировал на ее призыв, продолжал немигающим взглядом смотреть в беленый потолок. Галине на секунду показалось, что он умер. Но именно так он себя сейчас и ощущал. Ему уже не нужны были никакие объяснения. Зачем слова, если дело уже сделано. Обсуждать нечего. Его не только предали, но и подставили. И нет теперь ни семьи, что была раньше, ни любимой работы. Можно, конечно, смириться с ситуацией и уже не жить, а влачить существование. Но выдержит ли он такую данность? Вот только если начать конкретно пить? А что? Ему сейчас не так уж и мучительно больно.
– Миша, – снова позвала Галина и как ни в чем ни бывало спросила: – Ты завтракать будешь?