Слева от нас среди костей обнаружился еще более тесный коридор, ведущий к новой стальной двери, на сей раз незапертой. Однако потребовались все наши совместные усилия, чтобы заставить ее открыться. И вновь священник возглавил спуск по очередной ржавой винтовой лестнице. По моим прикидкам, мы спустились уже метров на пятьдесят пять от уровня земли. Спичка погасла как раз в тот момент, когда мы вошли в новый туннель – куда более древний, стены и потолки здесь были сделаны из грубого камня. Во все стороны разбегались коридоры, в беспорядке заваленные костями, черепами и истлевшими лохмотьями.
– По словам отца Баджо, – прошептал священник, – здесь начинаются настоящие катакомбы. Христианские катакомбы первого века от Рождества Христова. – Вспыхнула новая спичка. Судя по звуку, в коробке их осталось совсем мало. – По-моему, сюда. – Отец де Сойя свернул направо.
– Мы под Ватиканом? – шепотом спросила Энея минуты через три. Я чувствовал ее нетерпение. Спичка замерцала и погасла.
– Скоро, скоро уже, – донесся из темноты голос де Сойи. Вспыхнула новая спичка. Похоже, что это – последняя.
А еще через полторы сотни метров коридор просто кончился. Не было ни костей, ни черепов, только грубые каменные стены и намек на кладку в конце туннеля. Спичка погасла. Энея взяла меня за руку.
– Очень жаль, – сказал священник, – но спичек больше нет.
Меня охватила паника. Я был уверен, что слышу какие-то звуки… крысиную возню, топот сапог.
– Возвращаемся? – спросил я, и мой шепот прозвучал ужасно громко в абсолютной тьме.
– Я точно помню, что говорил отец Баджо. На севере катакомбы соединяются с еще более древними, а те проходят под Ватиканом, – прошептал отец де Сойя. – Прямо под собором Святого Петра.
– Ну, вряд ли… – начал я и осекся. За несколько секунд до того, как погасла последняя спичка, я успел разглядеть, что кирпичная кладка, перегораживающая коридор, относительно свежая… ей всего несколько веков, а туннели вырублены не одно тысячелетие назад. Медленно, очень медленно я двинулся вперед, шаря в темноте вытянутыми руками, пока пальцы не наткнулись на камень, кирпичи и рыхлый раствор.
– Клали впопыхах, – уверенно заявил я, хотя весь мой опыт по этой части сводился к роли подсобного рабочего по благоустройству усадеб на Клюве много-много лет назад. – Раствор растрескался, некоторые кирпичи крошатся… – Я лихорадочно ковырял кладку голыми руками. – Дайте мне что-нибудь! Черт, и зачем я только выбросил нож!
Энея на ощупь протянула мне то ли палку, то ли заостренную щепку, и лишь через несколько минут до меня дошло, что это берцовая кость. Энея и отец де Сойя тоже принялись долбить раствор обломками костей, ковырять голыми руками, ломая ногти и сбивая в кровь пальцы. Глаза так и не приспособились к темноте – ни единый луч света сюда не проникал.
– Месса закончится, – выдохнула Энея. Она говорила так, словно для нее это трагедия.
– Сегодня Страстной Четверг, – прошептал священник. – Месса длинная.
– Подождите! – громко сказал я, пальцами ощутив едва заметное движение кладки – не кирпича или двух, а всего массива. – Отойдите. Прижмитесь к стенам.
Я тоже попятился – но лишь для того, чтобы взять разгон, – приподнял левое плечо, пригнул голову и ринулся на стену, ожидая, что сейчас просто расшибу голову о камни и вырублюсь.
Крякнув, я врезался в стену, поднял столб пыли и обрушил груду каменной и цементной крошки. Кирпичи не падали. Но я почувствовал, что стена поддалась.
Энея и отец де Сойя присоединились ко мне, и через минуту мы выломали центральную секцию.
С той стороны просачивался тусклый свет, и мы с трудом разглядели груду обломков, вывалившуюся в еще более глубокий туннель. Мы проползли сквозь отверстие, выпрямились и двинулись по пропахшему сыростью коридору. Еще два поворота – и вот мы в катакомбах с такими же стенами грубой кладки, но зато освещенных узкой люм-лентой, закрепленной на правой стене. Пропетляв еще метров пятьдесят вдоль люм-ленты, мы вышли в более просторный коридор с современными люм-шарами, подвешенными через каждые пять метров. Шары не горели, но древняя люм-лента исправно продолжала озарять нам путь.
– Мы под собором Святого Петра, – прошептал отец де Сойя. – Этот район был заново открыт в 1939 году, когда в близлежащем гроте хоронили Папу Пия Одиннадцатого. Раскопки продолжались лет двадцать, а потом были заброшены. Больше катакомбы для археологов не открывали.
Очередной коридор оказался еще просторнее – впервые за время подземного путешествия мы смогли втроем пойти рядом. Здесь древние каменные стены местами были оштукатурены, а порой на них даже попадались мраморные вставки, украшенные фресками и древними христианскими мозаиками. Над гротами, где явственно виднелись скелеты, стояли разбитые статуи. Многие гроты были закрыты пластиком; некогда прозрачный, он пожелтел и помутнел от времени, но, если вглядеться, можно было различить в глубине темные провалы глазниц и белесые овалы тазовых костей.
На фресках была изображена христианская символика: голуби с оливковыми ветвями, женщины, несущие воду, вездесущие рыбы – однако рядом с самыми древними гротами, погребальными урнами и могилами встречались языческие образы: Изида и Аполлон; Вакх, приветствующий умершего громадными, полными через край кубками вина, танцующие сатиры (я тут же отметил сходство с Мартином Силеном и, обернувшись, встретил понимающий взгляд Энеи) и еще всякие другие, отец де Сойя сказал, что это пасторали, украшенные орнаментами из павлинов, распустивших хвост, и что павлины выложены из осколков ляпис-лазури и до сих пор переливаются при хорошем освещении всеми оттенками голубого.
Древний помутневший пластик и плексиглас придавали всему окружающему сходство с каким-то странным аквариумом – аквариумом смерти. В конце концов мы вышли к красной стене, на которой частично сохранилась латинская надпись. Здесь пластик был поновее и более прозрачный. Сквозь него довольно четко виднелась небольшая рака с останками. Череп, установленный на аккуратной кучке костей, взирал на нас с подобием любопытства.
Отец де Сойя опустился на колени, осенил себя крестным знамением и склонил голову в молитве. Мы с Энеей стояли поодаль и смотрели на него в смущении, обычном для неверующих в присутствии любой истинной веры.
Когда священник поднялся, в глазах его блестели слезы.
– Согласно истории Церкви и словам отца Баджо, рабочие обнаружили эти останки в 1949 году от Рождества Христова. Более поздние исследования показали, что скелет принадлежал физически крепкому человеку, скончавшемуся в возрасте примерно шестидесяти лет. Мы – под самым алтарем собора Святого Петра, построенного здесь потому, что, согласно преданию, на этом самом месте святой Петр был тайно предан земле. В 1968 году Папа Павел Шестой провозгласил, что найденные останки принадлежат рыбаку из Галилеи, тому самому Петру, который последовал за Иисусом и соделался Камнем, на котором Господь построил Церковь свою.
Мы посмотрели на безмолвную груду костей и повернулись к священнику.