– Я не считаю возможным заключать пари, если это имеет отношение к Церкви, настолько привыкшей, что все продается и покупается, что устанавливает цену за спасение жизни ребенка – полное повиновение и подчинение всем ее требованиям, – сказал я.
Отец Клифтон отшатнулся, как от пощечины. Он встал и похлопал меня по плечу.
– Отдыхайте. Мы с вами еще поговорим до отлета.
Но времени у меня не оставалось – катер Немез уже садился на военной базе в Бомбасино.
Отец Клифтон ушел, и я заснул.
Я наблюдал, как мы с Энеей сидим на крыльце ее домика и продолжаем наш разговор.
– Я уже видел этот сон, – сказал я, прикасаясь к камню под холстиной. Камень еще хранил дневное тепло.
– Да, – согласилась Энея, потягивая свежезаваренный чай.
– Ты собиралась рассказать мне, что делает тебя мессией, – услышал я собственный голос. – Раскрыть секрет, почему ты стала той «связью между мирами», о которой говорил ИскИн Уммон.
– Да, – повторила она и кивнула. – Но сначала скажи, ты считаешь, что правильно ответил отцу Клифтону?
– Правильно? – Я пожал плечами. – Он меня разозлил.
Энея отпила маленький глоток. Пар поднимался от чашки к ее ресницам.
– Но ведь ты так и не ответил на вопрос о пари Паскаля.
– Я не мог ответить ничего другого. Маленький Бин Риа Дем Лоа Алем умирает от рака. Церковь использует крестоформ как рычаг давления. Это мерзко… Я не желаю иметь с этим ничего общего.
Энея посмотрела на меня:
– Но если бы Церковь не была насквозь продажной, Рауль… если бы она предлагала крестоформ, не требуя ничего взамен… Ты бы принял его?
– Нет, – выпалил я и сам удивился.
Энея улыбнулась:
– Значит, дело не в Церкви и не в продажности. Ты отвергаешь саму идею воскресения.
– Такое воскресение – да. Его я отвергаю.
– А что, есть другое?
– Церковь полагала, что есть, – сказал я. – Без малого три тысячи лет она предлагала воскресение души, а не тела.
– И ты веришь в такое воскресение?
– Нет, – без колебаний ответил я. И покачал головой. – Пари Паскаля никогда меня не привлекало. Оно казалось мне логически… неполным.
– Возможно, потому, что предлагает лишь два варианта, – предположила Энея. Где-то в ночи заухала сова. – Духовное воскресение и бессмертие – либо смерть и проклятие.
– Два последних – не одно и то же.
– Для такого человека, как Блез Паскаль, это одно и то же. Для того, кого ужасает «вечное молчание бесконечных пространств».
– Духовная агорафобия, – пробормотал я.
Энея рассмеялась.
– Религия всегда предлагала людям этот обманчивый дуализм, – сказала она, поставив чашку на камень. – Молчание бесконечных пространств – или уютный покой внутренней определенности.
Я хмыкнул.
– Пасемская Империя и Церковь предлагают более прагматичную определенность.
Энея кивнула:
– В наши дни, возможно, это единственный выход. Возможно, наш источник веры иссяк.
– По-моему, ему следовало бы иссякнуть давным-давно, – сурово сказал я. – Человечество дорого заплатило за все эти религиозные предрассудки. Войны… погромы… отрицание логики, науки, медицины… не говоря уж о том, что власть попадала в руки таких же, как те, кто заправляет Пасемской Империей.
– Разве религия только предрассудок, Рауль? Разве вера – это глупость?
– Что ты хочешь сказать? – спросил я, ожидая подвоха.
– Если ты веришь в меня, это глупо?
– Верю в тебя… В кого? В мессию? Или в друга?
– А какая разница? – Энея снова улыбнулась своей дразнящей улыбкой.
– Вера в друга… это дружба, – сказал я. – Верность. – И, помедлив, прибавил: – Любовь.
– А вера в мессию? – спросила Энея.
Я досадливо махнул рукой.
– Это религия.
– А если твой друг – мессия? – не унималась она.
– То есть если он думает, что мессия? – уточнил я и снова пожал плечами. – Наверно, ты хранишь ему верность и пытаешься уберечь от сумасшедшего дома.
– Хотела бы я, чтобы все было так просто, мой друг, – с непонятной мне горечью сказала Энея.
Она уже не улыбалась.
– Энея, девочка моя, так ты расскажешь мне, что делает тебя мессией? Из-за чего ты стала связью между двумя мирами?
Она торжественно кивнула.
– Меня избрали потому лишь, что я была первым ребенком от союза человечества и Техно-Центра.
Она это уже говорила. Я тряхнул головой.
– Значит, вот какие эти два мира, которые ты объединяешь… мы и Техно-Центр?
– В какой-то мере, – ответила Энея, поднимая голову и глядя на меня. – Но они не единственные. Именно этим и занимаются мессии, Рауль, – перекидывают мостки между мирами. Между эпохами. Объединяют в единое целое непримиримые концепции.
– Выходит, мессией тебя делает твоя связь с обоими мирами? – тупо спросил я.
Энея покачала головой – быстро, почти нетерпеливо. В ее взгляде промелькнуло что-то вроде раздражения.
– Нет, – ответила она резко. – Я мессия из-за того, что могу делать.
Я даже испугался ее реакции.
– И что же ты можешь делать?
Энея протянула ладонь, ее пальцы коснулись моих волос.
– Помнишь, я говорила, что Церковь и Орден были правы насчет меня? Что я – вирус?
– Угу.
Она стиснула мое запястье.
– Я могу распространять этот вирус, Рауль. Заражать других. В геометрической прогрессии. Я – разносчик заразы.
– Какой заразы? Мессианства?
Она вновь покачала головой. Ее лицо было столь печальным, что мне захотелось обнять ее, утешить.
– Нет. Всего лишь следующего шага к пониманию того, кто такие мы, люди. Кем можем стать.
Я перевел дыхание.
– Ты рассуждала о том, чтобы научить физике любви. О представлении любви как основополагающей силы во вселенной. Это и есть вирус?
По-прежнему держа меня за руку, Энея пристально поглядела мне в глаза.
– Это источник вируса, – сказала она тихо. – Я учу тому, как пользоваться этой энергией.
– И как же? – прошептал я.
Энея моргнула, словно мой вопрос вырвал ее из сладостного забытья.
– Допустим, у нас есть четыре этапа. Четыре стадии. Четыре шага. Четыре ступени. – Я молча ждал. Ее пальцы все так же стискивали мое запястье. – Первый этап состоит в том, чтобы изучить язык мертвых.