Валентин Егорович долго расспрашивал Серова о его бедах и болячках, попросил полностью раздеться и осмотрел.
— Ну что же, молодой человек, — вытирая руки полотенцем, произнес он. — По большому счету я удовлетворен.
— Чем? — Сергей застыл с брюками в руках.
— У вас крепкое сложение и, должно быть, крепкая нервная система. Атлетический тип, но психика подвижна и ранима. Ну да это больше по части психологов, а вас, как я понимаю, интересует иное? Вы одевайтесь, одевайтесь.
— Извините, — буркнул Серов, натягивая брюки. — Не про чужого ведь рассказываете?
— Логично, — улыбнулся Валентин Егорович. — Должен вас порадовать: мое мнение таково, что никакого паралича у вас не было, а имелся парез, который почти исчез, и если вы в дальнейшем будете благоразумны, он пропадет, не оставив по себе даже печальных воспоминаний.
— Что вы имеете в виду под благоразумием? — Сергей застегнул рубашку и присел около стола.
— Покой и полное отсутствие стрессов. Вас, кажется, хотят комиссовать из органов? Не стоит противиться судьбе, голубчик. Поверьте, провидение обычно знает, что делает: оно дало понять, как ценна жизнь, и хочет сохранить ее для более важной миссии на земле. Считайте это религиозным идеализмом, но тем не менее…
Он закурил и жестом предложил Серову сигарету. Тот взял, прикурил и глубоко затянулся. Что ему делать вне органов, если он умеет лишь ловить бандитов? Переучиваться на бухгалтера или самому становиться бандитом?
— Я смогу еще служить? — он набрался духу задать терзавший его вопрос.
Профессор ответил без колебаний:
— По большому счету да! С одной оговоркой.
— Какой?
— После восстановления. Должен пройти реабилитационный период, а сколько времени он займет, знает только Бог! Я, например, не возьму на себя смелость называть конкретные сроки.
— И что нужно делать, чтобы реабилитироваться?
— Отдыхать, — Валентин Егорович развел руками. — Не нервничать, гулять на свежем воздухе. В общем, покой и отсутствие стрессов. Вы быстро восстанавливаетесь, и все наладится. Пропишем элениум, попринимайте на ночь.
— Говорят, от него наступает импотенция?
— Вам, я думаю, это не грозит, — рассмеялся профессор. — Но берегитесь перенапряжений, голубчик. И моральных, и физических. По крайней мере в ближайшие два-три месяца. Ходьба, легкая гимнастика, хороший крепкий сон, лекарства и покой. Тогда гарантировано выздоровление. А в свою уголовную милицию вы потом сможете вернуться, если захотите.
«Мое желание, — подумал Серов, — вовсе не определяет того, смогу я вернуться или нет. Однако профессору трудно понять все хитросплетения чуждой для него милицейской жизни. Да и зачем ему?»
— А если покоя не будет? — Сергей пытливо взглянул в глаза Валентину Егоровичу. Тур говорил, что врач не любит вилять хвостом. Вот и проверим.
— Тогда могут возникнуть не совсем приятные явления. Мы называем их «птималь», то есть малые припадки.
— М-да? — Серов потер подбородок. — И с чем их едят?
— Они невкусные, — профессор поморщился. — Это так называемая посттравматическая элептифоидная энцефалопатия. Лучше выдержать рекомендации и вернуться в строй, чем познакомиться с этой гадостью. Там и временные выпадения сознания, и прочая ерунда не самого приятного свойства. Вот моя визитка, звоните, а через месячишко, если не затруднит, покажитесь еще разок. Жаль, конечно, что нет вашей истории болезни, но да уж тут…
— Спасибо, — Сергей спрятал визитку и откланялся.
Визит к профессору его не разочаровал, не напугал, но и не дал исстрадавшейся душе долгожданного облегчения. Выходило, что медики из госпиталя и поликлиники правы и ему лучше покинуть свою беспокойную службу?! Не мог же Валентин Егорович с ними сговориться?
Зато профессор обнадежил: рука восстанавливается и будет нормально действовать! И вообще есть перспектива полного выздоровления. Кажется, он так и сказал: все пройдет, не оставив по себе даже печальных воспоминаний? Но он сказал и другое — не стоит противиться Судьбе, которая дала понять, как ценна жизнь!
Хочешь — называй его мистиком, хочешь — списывай воззрения на модную теперь показную религиозность, однако этим своим высказыванием он больно задел душу Серова, внеся в нее смятение, — а если и взаправду все предопределено свыше и не стоит рыпаться? Дали понять: уйди вовремя. И для Провидения не важно, что ты не дотянул до пенсии год-другой, что жить-то, по большому счету, не на что и придется перебиваться случайными заработками, которые еще тоже нужно найти.
— Все нормально? — осторожно спросил Тур, когда Сергей вышел из кабинета. Татьяна тоже встала со стула, напряженно ожидая ответа.
Серов не стал вдаваться в подробности.
— Лучше, чем я думал, и значительно лучше, чем считают наши врачи. Просил через месяц показаться. Да вот не знаю, удобно ли? И заплатить, наверное, нужно?
— Ты что! — Тур заковылял к выходу. — Хочешь его поссорить с моим семейством? Он не возьмет, даже не пытайся.
— Ну, тогда низкий поклон и спасибо.
— На здоровье. Поехали к нам?
— Нет, мне в другую сторону, — отказался Сергей, хотя совершенно никуда не спешил. Но зачем мешать влюбленным?
Лучше пройтись пешочком до дома и подумать. Подумать и посчитать, сколько ему еще выдадут зарплат, и прикинуть размер пенсии по инвалидности. Теперь такие подсчеты не лишние, и надо приучаться жить в ином ритме, чем жил до сих пор. А заодно заглянуть в аптеку и купить лекарство, прописанное Валентином Егоровичем…
Домой Сергей вернулся к обеду. Едва войдя в гостиную, он сразу же понял: его ждали с нетерпением и сильно переживали. Тетя Клава измяла весь передник, видимо, комкая его во вспотевших от волнения ладонях, а отец выкурил подряд несколько трубок, чего он себе обычно не позволял.
Сергей хотел прошмыгнуть в свою комнату, чтобы хоть немного приготовиться к ожидавшей его лавине вопросов, но сделать это не удалось.
— Что на службе? — отец глубоко затянулся неизвестно какой по счету за сегодня трубкой и кольнул сына острым взглядом.
— А-а-а, — отмахнулся тот, совершенно не намеревавшийся посвящать отца во все заморочки непростой ситуации.
Ни к чему Ивану Сергеевичу лишний стресс, который может привести к микроинфаркту и очередному рубцу на сердце. Уж кто-кто, а отставной полковник немедленно поймет, чего с чем едят в этой истории, и не на шутку переполошится, зная по себе, каковы нравы в наших хваленых органах, где никогда не умели да и не хотели ценить людей. Особенно умных и самостоятельных.
— Нечленораздельные звуки мне ничего не объясняют, — раздраженно заметил отец.
— Ничего существенного, — сын по возможности честно поглядел ему в глаза: лгать, так уж изобретательно. — Трофимыч угощал коньячком и кофе, обещая устроить пышные проводы. Но, как я думаю, он по своему обыкновению врет и даже сам себе не верит.