И вот он уже полчаса проверяет, мать его! И дело ни с места!
– Ага, вот, – ленивые руки зама, как тюленьи ласты, застыли над регистрационным журналом. – Был вызов к Лагутиным. Двадцать третьего декабря прошлого года.
– Обычно вы не выезжали в этот дом. Что на этот раз случилось, что поехали?
– Вот не знаю, – фыркнул заместитель и шевельнулся огромной тушей в мягком офисном кресле. – Видимо, сильно горело! У участкового надо узнать. Он должен был зафиксировать. Ага! И следом через три дня снова вызов. Ага! Двадцать шестого. И снова наши выезжали, тушили.
– А что, что тушили-то?!
– Товарищ следователь, – толстые локти улеглись на журнал. Глаза, затянутые пленкой лени, как у сонной рыбы, глянули на Назарова равнодушно и тупо. – Поговорите с участковым…
На участкового жалко было смотреть, так сморщилось его лицо, когда Назаров зашел к нему в дом и застал за ужином. На столе под высокой черешней в глиняной миске плескалась окрошка, гора куриных котлеток, его супруга очень вкусно их готовила. И картошка печеная ей сегодня удалась, хотя у гриля она не очень-то поспевала. Все чин по чину. И чекушка с ледяной водочкой. И тут снова Назаров! Ах, чтоб провалиться ему вместе со всеми его проблемами! Ведь осмотрел он сам весь участок свой! По всем дворам прошелся уже без них, один. Нету и не было там машины Горелова! Не было! Чего снова-то?!
– Приятного аппетита, – хмуро кивнул Назаров, седлая без приглашения стул чуть поодаль от стола. – Есть вопросы.
– Угу!
И он назло всем, и Назарову в том числе, вылил в горло стопку водки. Поморщился, зачерпнул окрошки пару раз, схватил горячую котлетку, откусил и лишь тогда глянул на гостя. Со значением глянул, могущим означать только одно – обиду.
– Двадцать третьего декабря прошлого года к Лагутиным вызывали пожарных.
– И? И что? – возмущенно стрельнул в его сторону глазами участковый. – У них через день горит. Я же говорил. И штрафовали их, и… Толку-то. Егорка, он…
– У меня два вопроса: кто вызывал пожарных и что горело? Я пока про двадцать третье декабря.
Грудная клетка Назарова ходила волнами. Он был зол на участкового, который просмотрел пожар во дворе Лагутиных. Не просто костер, а именно пожар, раз вызвали пожарных. И через три дня тоже горело! И снова пожарные тушили возгорание.
– Ох, господи, капитан! – простонал участковый и обхватил голову руками. – Двадцать третье декабря! Ты хоть понимаешь, о чем спрашиваешь?! Сейчас август!
– Не вспомнишь – потащу в отдел, станем рыться в твоих протоколах. И искать, черт побери! – пригрозил Назаров, выразительно осмотрев накрытый к ужину стол. – Все остынет! Ну! Что горело?
– У них через день горит, – огрызнулся участковый, но уже менее уверенно.
– Пожарных больше не вызывали, – возразил Назаров. – Только двадцать третьего декабря и двадцать шестого. Больше не зафиксировано вызовов с того времени. Когда они жгут костры, пожарные не едут. Соседи смирились. Вспоминай!
Котлету он доел, изо всех сил делая вид, что вспоминает. Хотя помнил отлично, что полыхало с интервалом в три дня во дворе Лагутиных. Пламя рвалось до небес, с ревом, треском, с искрами, засыпавшими соседние дворы. Потому и возмутились люди. Потому и вызвали и его, и пожарных.
– Двадцать третьего горел туалет на улице, – вспомнил он и уточнил: – Во дворе Лагутиных. Сильно полыхало.
– А двадцать шестого?
– Двадцать шестого горел летний душ. Снова пламя до небес.
– Кто вызывал пожарных?
– А я откуда знаю? – возмущенно округлил глаза участковый. – В пожарке спроси.
В пожарке отвечать на данный вопрос не стали.
– Кто-то из соседей. Полыхало сильно.
– Поджог возможен?
– А что же еще! – фыркнул участковый, накатывая себе еще одну стопку. – Солярой воняло за версту. И Егорка с пустой канистрой по участку носился. И песни орал во все горло. Что же еще, как не поджог?
– Что сказала его мать?
– Мать ничего не сказала. А Стас сказал.
– И что же?
– Ну все, говорит, кажется, гореть тут больше нечему. Или что-то наподобие, – участковый пальцами покрутил в воздухе. – Ну и потом так сильно больше не полыхало. Так, костры только.
– Последний костер когда горел? – Назаров вытаращился на участкового с ненавистью. – Не в тот ли день, когда пропала Беликова Алла Геннадьевна, а?
– Ты! Ты что мелешь? – заорал участковый, но почувствовал, что бледнеет. – Ты что хочешь сказать, что эти ребята…
– Да, черт побери, да! – заорал на него Назаров, вскакивая с места и тыча пальцем в сторону тарелок и мисок. – Пока ты тут водку жрешь, у тебя под носом жгут людей! И не знаю, куда он ее дел, но это Стас увез Сашу! Он!
– Н-да…
Участковый пожевал губами, поглазел с сожалением на накрытый к ужину стол. Ужин загублен. Чего тут…
– А доказательства? – вскинулся он, когда окончательно понял, что ему сейчас придется идти за Назаровым туда, куда он позовет. А позовет он понятно куда. – Хоть что-то есть?
– Ряд косвенных улик, позволяющих предположить, что Листов и Рыков пропали за воротами дома Лагутиных.
– Н-да… – снова философски заметил участковый. – И что за косвенные улики?
– Во-первых, Листов был знаком с этой семьей. И даже делал у них какой-то ремонт. Рыков, по информации, тоже что-то им строил. Может, даже туалет с летним душем, кто знает! Оба были неравнодушны к Марии Лагутиной. Оба пропали! Один двадцать третьего декабря минувшего года. Второй двадцать шестого декабря. И по странному стечению обстоятельств именно тогда во дворе Лагутиных случались странные пожары.
– А зачем?
– Чтобы избавиться от трупов!
Назаров постучал себе кулаком по лбу. Очевидно, намекал на его тупость. Умник, да!
– А Беликова-старшая как сгорела? В костре, что ли? – И участковый тоже постучал себя по лбу кулаком. – Попробуй тело сожги в костре!
– Надо установить, в каком месте жегся костер. Может, на прошлом пепелище? И тогда это многое объясняет… – Назаров глянул в разобиженное лицо участкового и взорвался: – Все! Хватит! Надо ехать к Хмелеву и собирать группу. И делать нормальный досмотр, а не шарить глазами поверх забора…
– …Ты с ума сошел, капитан? – неестественно тонким голосом взвизгнул Хмелев. – Ты просто сошел с ума! Ты что, хочешь у Лагутиных весь двор перекопать?!
– Нет. Просто хочу осмотреть место, где сгорел туалет и летний душ, товарищ полковник.
Назаров стоял перед ним навытяжку, говорил почтительно, по уставу, хотя и не выглядел убедительно в несвежей футболке, сильно помятых штанах, с лицом, заросшим щетиной, и глазами больного человека. Спать сегодня ему пришлось на стульях в кабинете. Если это вообще можно было назвать сном. Странное забытье, сквозь которое пробивались звуки с улицы, преследовали страшные мысли о Саше и Горелове и время от времени посещала странная обида на Таню – как она ухитрилась так быстро его забыть.