Серега повиновался беспрекословно, вот уж чему сейчас не было времени, так это прекословию: нагнулся, подставляя ей спину. Марина ловко, как кошка, вскарабкалась на него, и Серега с безотчетным восхищением подумал, какая же она тренированная, сильная, не зря бегает каждое утро по несколько километров, трижды в неделю на шейпинг в город гоняет и на тренажерах себя изнуряет, вот теперь все это пригодилось. И тут же спине его стало легко, и он понял, что Марина уже пробралась в гараж.
Тотчас или почти тотчас лязгнул засов, двери распахнулись, и Марина выскочила вон, задыхаясь, кашляя:
– Невозможно! Там невозможно!.. Не пускай ее!
Выдохнула эти непонятные слова – и снова исчезла в сизой мгле.
Серега, впрочем, отлично все понял – успел перехватить Анну Михайловну уже на пороге, прижал к себе:
– Подождите! Да стойте же! Нельзя туда!
– Пусти! Там Петя! – Хозяйка рвалась, била его кулаками в грудь.
– Ну да, он там, он там, – бессмысленно бормотал Серега, стискивая ее еще крепче, отворачиваясь от ударов, а сам вслушивался – позовет Марина на помощь? А вдруг ей самой стало плохо там, в гараже? Но хозяйку отпустить он не мог.
И вдруг она обмякла в его руках, затихла, перестала рваться, биться:
– Отпусти меня, иди туда, помоги Марине!
– А вы? – Серега всмотрелся в бледное пятно ее лица.
– Иди, говорю!
Он привык повиноваться: отпустил ее, метнулся в гараж – и почти столкнулся с Мариной, которая тащила по полу, приподнимая за плечи, Манихина. До порога доволокла, а дальше уже сил не хватило – замерла, шатаясь, кашляя навзрыд.
Серега перехватил хозяина, рванул через порог, и тут Марина, словно осознав, что дело свое она сделала, повалилась на колени, согнулась – и замерла.
– Петя! – Анна Михайловна пыталась оттолкнуть Серегу от мужа.
– Кислородную подушку несите! – крикнул Серега, нащупывая пульс на шее. – Он жив, откачивать будем. Скорей!
Она не противилась – сверкнула безумными, полными слез глазами, подхватилась с колен и убежала в дом.
Серега вернулся к гаражу, перетащил через порог Марину, отнес на траву, где воздух был свежее и тянуло ветерком, положил чуть на бок – и у нее был пульс, она дышала тяжело, неровно, но состояние у нее было куда лучше, чем у Манихина. Отдышится, отойдет, сейчас главное – умирающий хозяин.
До прихода Анны Михайловны он начал делать Манихину искусственное дыхание, но то и дело тревожно поглядывал на Марину. Ох, ну где хозяйка, не разорваться же ему!
Прибежала наконец-то – с кислородным аппаратом. У них дом был оснащен не хуже пункта первой медицинской помощи: с тех пор как хозяин наотрез отказался выходить на люди, жили под страхом несчастного случая, которому невозможно будет помочь, если не завести того-то, и того-то, и того-то. У них даже дефибриллятор был – тоже на этот самый всякий случай. И вот прилетело-таки!
Серега начал было прилаживать к лицу маску, но Анна Михайловна, всматриваясь в посиневшее лицо мужа, пробормотала:
– Да у него легкие угарным газом наполнены, куда ж там кислороду попасть? Надо откачивать, как утопленника.
Серега только головой покачал: бедняга небось рехнулась со страху за мужа, если такое говорит. Ведь когда человек тонет, в его легкие совсем мало воды попадает, она в основном в желудке собирается. А гибнет утопленник именно от удушья, от асфиксии, проще – от недостатка кислорода.
– Вы лучше посмотрите, как там Маринка, – буркнул он не больно-то и мягко.
Анна Михайловна покачала головой, стискивая руками горло и не сводя глаз с лица Манихина. «Ох и любит же она его, – в который раз уже пронеслось в Серегиной голове – с завистью, с болью пронеслось! – Может, еще пуще любит за то, что стал такой… не живой, не мертвый. Не то любит, не то жалеет. Но это неважно. Главное – жизни себе без него не мыслит! Эх, если бы мне такую любовь…»
Где-то на обочине сознания тут же заклубились мысли, мол, если это не просто любовь, но жалость, то страданиями нечеловеческими она окуплена, не дай бог, может быть, и испытать такие, но тотчас Серега забыл обо всем, потому что почувствовал: Манихин начал дышать. Кислород пошел, пошел, теперь его можно откачать, теперь все будет хорошо, не зря они суетились, рвались, лезли в гараж!
И вдруг вспомнил, как еще там, на улице, придавленные первой догадкой, что в гараже, в гари и чаду, находится именно Петр Федорович, они не бежали, не мчались – они едва брели, словно раздумывая: а надо ли его спасать? Наверное, тогда всех одновременно, как и Серегу, поразила догадка: если Манихин сам решился на такое, если сделал такой выбор, значит, иначе невозможно, значит, не в силах он больше терпеть божью кару, которая так внезапно, так незаслуженно на него обрушилась…
Или – не внезапно? Или – заслуженно?
Серега не знает. Да и знать он ничего такого не желает, не нужно ему этого лишнего знания!
Грудь Манихина резко поднялась, опустилась, он шевельнул рукой, потом Серега увидел, как дрогнули, приподнимаясь, его веки. Глаза ожили, в них появилась тревога.
– Все в порядке, – шепнул Серега, – все нормально, Петр Федорович!
Манихин нетерпеливо дернулся, в глазах – напряженное, нетерпеливое выражение.
Серега, угадав невысказанное, убрал маску, склонился к его лицу, ощутив резкий запах перегара. Понятно… хозяин набрался, думая небось, что так будет легче переступить тот последний порожек. А они с Маринкой не дали! Они его через этот порожек перетащили-таки!
Господи, Марина… он чуть не забыл о Марине!
– Анна Михайловна! – позвал хозяйку. – Идите сюда скорее, Петр Федорович очнулся, а я Марине помогу.
Ледяные пальцы слабо ухватились за его руку, потянули ниже. Губы хозяина шевельнулись, еще раз… Он что-то говорил, он хотел что-то сказать.
– Что, Петр Федорович? Что, Петенька? – враз произнесли Серега и Анна Михайловна, склоняясь с двух сторон к Манихину, но он только сжал руку жены, а смотрел на Серегу.
– Там… – прошептал, едва справляясь с непослушными губами. – Там, в ма-ши-не…
В глазах был ужас.
– Я все понимаю, Петр Федорович, – пробормотал Серега, стыдясь, что видит этого сильного, сдержанного человека в таком размазанном состоянии. – Я понимаю, вы ничего не говорите, тут такое дело, все обойдется…