Хорошо скрывая облегчение, Мистраль согласился на персональную выставку. Но почему-то, стоило ему только обо всем договориться, как ему стало казаться, что подписание эксклюзивного контракта не имеет большого значения. Он счел совершенно разумным объяснение Кейт, что без контракта не будет выставки. И именно она посоветовала не устанавливать очень высокие цены на его картины.
— Позволь мне самой поторговаться с Авигдором вместо тебя, — сказала Кейт. — Всем известно, что ни один художник не может назначить верную цену. Это должен делать человек, чьи чувства эта сделка не затрагивает. А я отлично с этим справлюсь. Ведь примерно этим моя семья и занимается. Позволь мне, Жюльен, ты сделаешь мне одолжение.
Мистраль, ненавидевший даже мысли о деньгах и с ужасом представлявший, как ему придется спорить с Авигдором, с благодарностью передал все финансовые вопросы в ведение Кейт Браунинг. С этого момента он мог все силы отдать подготовке грядущей выставки.
Многие годы он не обращал большого внимания на уже законченные полотна, не натягивал их на подрамники и не покрывал лаком. Они занимали какие-то углы в его студии. Теперь его гордость за последние работы была так велика, что любая мелочь требовала внимания. За три месяца до выставки он уже был слишком занят, чтобы работать. Маги продолжала содержать его, позируя другим художникам. Кейт появлялась в любое время и часто увозила его в своем новехоньком синем «Тальбо». То требовалось проверить гранки будущего каталога, то определить рисунок на пригласительных билетах, то встретиться с Авигдором.
Кейт установила самые лучшие деловые отношения с изготовителями рам, с которыми требовалось обращаться очень бережно, потому что их обидчивость была известна всем. Мистраль вдруг обнаружил, что все больше зависит от Кейт.
Маги наблюдала за всем со стороны и ждала, а в ее сердце росла тревога. Неприятное предчувствие не отпускало ее. У нее не было другого оружия, кроме ее тела и ее любви, но теперь все внимание Мистраля было поглощено выставкой. Когда он занимался с Маги любовью, между ними оставались тени ее невысказанной ревности и его предвкушения открытия выставки.
Мистраль жил, охваченный возбуждением и тревогой, волнение смешивалось с надеждой, а к ожиданию победы примешивалась паника. И все же под всем этим скрывалось растущее, набирающее силу, пугающе сильное ощущение триумфа. Человек, который столько лет наплевательски относился к собратьям по кисти, который шел своим путем, который осуждал коммерческий характер современного искусства, теперь отчаянно, всеми силами неукрощенной варварской души жаждал занять свое место в этом мире, добиться наконец признания.
Чем меньше времени оставалось до вернисажа, тем беспокойнее становился Мистраль.
Каким-то образом именно Кейт, верившей в его гениальность, удавалось найти те самые верные слова, в которых он нуждался, чтобы почувствовать некоторое облегчение. Он все чаще обращался к ней за утешением, хотя делал вид, что не слушает ее.
Если бы даже Маги знала, что сказать, Жюльен не обратил бы на нее внимания. Она была слишком молода и невежественна, чтобы ее мнение могло повлиять на Мистраля. Разумеется, Маги считала его работы великолепными. А почему нет? Что она знала об искусстве, кроме жалких крох, подобранных ею из разговоров? Разве могла она сравниться с образованной женщиной, дочерью богатого человека, которая в двадцать три года сумела очень быстро познакомиться в артистических кругах Парижа со всеми, кто что-то значил? Казалось, что тонкие пальцы Кейт лежат на пульсе этого мира и очень верно судят о его состоянии.
В июне того же года Розенберг выставлял картины Пикассо, написанные за последние двадцать лет. Когда 5 октября 1926 года Авигдор открыл первую выставку картин Мистраля, всем стало ясно, что это второе событие года. Толпы приглашенных на вернисаж не знают жалости. Если картины кажутся им неинтересными, они тут же поворачиваются к ним спиной и принимаются болтать между собой, попивая вино, если его предлагают гостям, и вскоре расходятся по своим делам, не принеся никаких извинений дилеру.
Но если картины задевают их за живое, если они видят перед собой новый талант, они готовы отпихивать локтями тех, кто мешает им все как следует рассмотреть, и не думают о вежливости, как если бы они ловили последнее такси дождливой ночью. Потом волна желания купить накрывает галерею, захватывая одного посетителя за другим. Жажда приобретения заразительна, как истерика, и изысканно одетые коллекционеры ведут себя как плохо воспитанные дети на празднике, хватающие последний кусок сладкого пирога.
Авигдор, осаждаемый покупателями, прикрепил красный листок с надписью «продано» на последнюю из пятидесяти картин меньше чем через два часа после открытия выставки. Многие поторопились прийти, следуя советам критиков, знавших заранее, что Авигдор предоставит им отличный повод для статей. А ему самому потребовался весь запас терпения и доброжелательности, чтобы успокоить старых клиентов, которым не достались те картины, которые они хотели бы купить.
— Приходите завтра, — повторял он, уверенно глядя на них своими мягкими голубыми глазами, — возможно, мне удастся что-нибудь для вас найти. Но не ждите от меня чуда. Это будет очень маленькая картина. Простите меня, друг мой. Нет, уверяю вас, я ничего не оставил для себя. Вы же знаете, что я никогда так не поступаю. Завтра, мой дорогой, завтра. Я попытаюсь что-нибудь разыскать. — Авигдор подумал о том, что при таком спросе легко избавится от ранних работ Мистраля.
Мистраль словно безмолвный утес возвышался над толпой. Умом он понимал, что победил, но в душе вместо ожидаемого триумфа он ощущал пустоту и смятение. И было что-то еще, куда более неприятное. Это был страх.
Успех… Сначала Мистраль отрицал его как таковой, потом жаждал его. Но теперь победа стала слишком серьезной переменой в его жизни, чтобы он мог вот так сразу принять ее. Это была опасная зона, он чувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение, цена оказалась слишком высокой.
Незнакомые ему люди по очереди подходили к Мистралю и поздравляли его, но с каждым разом их слова значили для него все меньше. Вокруг него отчаянно жестикулировали, болтали, но он не ощущал связи всей этой суеты с картинами на стенах. Ему не удавалось найти звено, соединяющее его работу, рвущуюся из души и выливающуюся на полотно страсть и те комплименты, которыми его щедро награждали. Он бормотал слова благодарности, но смотрел поверх голов, время от времени отбрасывая непокорные рыжие кудри со лба, покрывшегося испариной от духоты в зале.
Мистраль находил в себе силы смотреть только на Кейт, когда она без усилий пробиралась сквозь толпу зрителей и становилась с ним рядом, только ей он слабо улыбался. Они обменивались ничего не значащими замечаниями о невероятном количестве посетителей, об удачно подобранных рамах, но чем меньше они говорили, тем ближе друг другу чувствовали себя. Мистраль впитывал силу, исходящую от Кейт, не испытывавшей никаких отрицательных эмоций, связанных с таким ошеломляющим успехом. Это была не совсем ее победа, она могла держать себя в руках, но здесь была капля и ее меда, и Кейт радовалась.