А еще есть степные, которые совершают налеты и на старый, и на новый город. Люди еще называют их выродками, потому как те, якобы, уже утратили все человеческое и только внешне похожи на обычных людей. У них на пути лучше не становиться – степные отличаются особой жестокостью. Наверняка неизвестно, где они обитают, но появиться могут, где угодно, и постоянно совершают набеги то на старую часть города, то на новую. Казачья Вольница также страдает от набегов выродков.
А дальше старик рассказывает такое, что впечатляет даже меня, хоть и попахивает вымыслом или больной фантазией.
– Но главная беда для всех выживших приходит с Цимлянского моря. С-слышали вы когда-нибудь о Саркеле? Не о п-поселке на берегу, а о том, настоящем, что был затоплен и теперь на дне рукотворного моря?
Я неопределенно киваю. Что-то смутно крутится в голове, но точно вспомнить уже не могу.
– Во время советской власти при строительстве Цимлянского водохранилища было решено затопить с-старый Саркел, так как он не укладывался в масштабные п-планы руководства страны и находился как раз на том месте, где должно было появиться море. – Старик отхлебывает из кружки остывший уже чай и продолжает: – Это ж надо додуматься, уничтожить д-древнюю хазарскую крепость! Вот так однажды и стал Саркел Донской Атлантидой. И все бы ничего, но несколько лет назад вдруг с-словно кто-то окончательно проклял наш город. И теперь в самую безлунную ночь внезапно загорается маяк недалеко от Волгодонского порта и светит нереальным, призрачным, потусторонним светом. И поднимается тогда со дна з-затонувшая крепость, полуразрушенная, мертвая и мрачная. И ползут на город оттуда всякие жуткие твари, и накрывает город волна смрада, ужаса и смерти. Лучший выход – спрятаться к-как можно дальше, забиться в угол и сидеть тихо. Слава богу, происходит это не каждую ночь, но все чаще и чаще.
– Ну ты, старик, мастер сказки рассказывать, – Данилов улыбается, глядя на гостя.
– Не сказки это, – сердито отвечает старик. – Не верите – спросите у народа, у нас Саркел многие видели. Говорят, только от одного этого жуткого неестественного света уже свихнуться можно.
– А чего же маяк не порушили тогда, если на его свет монстры прут? – интересуется Миша. – Взорвали бы его, да и дело с концом.
– Жить хочется, – подумав, говорит старик, – кто пожелает смертником быть? Каждый и надеется, что в этот раз смерть мимо пройдет, не заметит.
– Лучше смириться? Пока все не вымрете?
– Мал ты еще, юноша. Есть вещи, которые не под силу смертным. Хотя кое-кто считает, что свет маяка можно потушить, но для этого надо разбить фонарь на его верхней башне кирпичом или камнем из стены той самой хазарской крепости.
– А для этого надо оказаться в Саркеле, когда он поднимется из воды. Мало того, что доплыть до него, так еще и как-то выковырять камешек из стены, – подытоживает все сказанное Данилов. – Понятно, что желающих не нашлось.
– Не совсем так. Теоретически до Саркела можно и не плыть. Перед тем, как крепость канула в небытие, к-кирпичи активно растаскивало местное население для своих построек, так что камни хазарской крепости можно найти и в городе. Но в-все равно, добраться до маяка – гиблое дело…
– Ладно, – вдруг спохватившись, подскакивает старик, – не буду отнимать больше у вас время, и так задержался неприлично долго. П-пойду я. Спокойной ночи.
– И тебе не хворать, – Данилов отворачивается к стенке, бурча что-то вроде «какой уж тут покой после таких рассказов…»
Проспект Курчатова, новый город
Наутро Степаненко дает мне последние разъяснения, кому и куда доставить сверток, завернутый в промасленную бумагу.
– Ты смотри, они там немного странные, но люди вроде бы порядочные. Так что на заскоки внимания не обращай, просто отдай сверток, и все.
Я киваю.
– Да, и с аномалией на «Мирном Атоме» осторожнее, непонятно, что там вообще поселилось, зря не рискуй.
Мой байк перекочевал в небольшую пристройку у административного здания. Дверь со скрипом уходит вверх, я вхожу в небольшое помещение и пытливо осматриваю своего старого верного друга.
– Ну что, прокатимся?
Я мчусь по проспекту Курчатова навстречу кошмару. Позади раскинулись корпуса «Атоммаша», впереди распростер объятия родной город. Он стремительно приближается – мертвый, разрушенный, как и весь мир. Осознавать это невыносимо. Сердце сжимается при виде осыпающихся домов, тронутых плесенью стен и гниющих автомобилей. Что же тянет меня каждый раз на заброшенные улицы Волгодонска? Это похоже на самобичевание. Мне кажется, Аксинья специально загнала меня сюда, заточила, а теперь наблюдает за мной, веселится, глядя на мои мучения. У искореженного здания техникума приходится замедлиться – прямо посреди проспекта развернуло «КамАЗ», на его ржавом боку отчетливо виднеются глубокие борозды. Того, кто их оставил, лучше обходить, – а еще лучше объезжать – за километр. В осколках стекол, кое-где еще оставшихся в окнах техникума, сверкает солнце, периодически показывающееся из-за низких серых туч. Духота давит, остатки асфальтовой дороги исходят паром. Я кидаю беспокойный взгляд на дозиметр – фон слегка завышен, но волноваться не стоит. Петляю между брошенных автомобилей, миную ряд обшарпанных жилых домов и здание банка, опутанное бурыми колючими ветками растений.
За вычищенным до голого пола гипермаркетом, построенным некогда на месте долгостроя Горкома, открывается площадь Курчатова. Ее фонтаны давно пересохли, от них остались одни кривые ржавые трубки. Прямо в центре площади, перед зданием типового совкового Дворца культуры имени Курчатова, резвятся одичалые шавки. Повизгивают, отнимают друг у друга какой-то сомнительного вида комок, спутанный и грязный. При звуках мотора собаки поднимают морды, но тут же отводят взгляд – я им не по зубам, и они, к их же счастью, это очень быстро понимают.
Дворец культуры выглядит мрачно: облицовочная плитка облетела, в стенах, там, где были высокие стекла, теперь огромные чернеющие провалы, гнутые фонарные столбы без плафонов – словно трезубцы, воткнутые в землю. И веет от Дворца чем-то нехорошим. Смутное чувство тревоги закрадывается внутрь, и я понимаю: близко лучше не подходить. Но в просветах между ДК и жилыми домами вдруг сверкают золотые купола храма Рождества Христова. Зрелище настолько красивое, что я останавливаю байк и приглушаю двигатель, чтобы насладиться увиденным. Отсюда храм кажется абсолютно целым – белокаменные стены и купола, заблестевшие в выглянувшем солнце, возносятся ввысь. Здание частично укрыто от глаз деревьями парка «Молодежный», ранее именуемого в простонародье «полем дураков», потому что ничего путного на территории будущего парка так и не построили. Зато позже часть парка отдали под храм, и пустырь, наконец, засиял новыми красками.
Трогаюсь. Байк медленно движется дальше. Вот и дорожное кольцо развязки с памятником «Мирный Атом», по словам Степаненко – опасное место с аномалией. Здесь надо быть осторожнее. На первый взгляд, ничего опасного не бросается в глаза, но шестое чувство вопит, предостерегает. Памятник – один из главных символов города. Этакая скульптура, которая представляет собой орбиты элементарных частиц атома, обвитые виноградом. Такой выбор неслучаен – Волгодонск задумывался как город атомщиков, и обязан своим существованием именно атомной энергетике. А виноградные грозди – тоже часть истории города, который славится своим виноградом. В народе «Атом» окрестили «бублик с изюмом».