Сергей пожал плечами и произнес:
– Мстить, дружок, мстить.
Серийные убийцы – это мы,
ваши сыновья,
ваши мужья,
мы – повсюду.
Теодор Банди
– А где мы будем искать этих?… – Лешка замялся. Ему не нравилось ни одно определение, высказанное до этого Эдиком.
– Кого? Отбросы?
Это слово ему нравилось еще меньше, поэтому он кивнул, но поправил друга:
– Где мы будем искать жертвы?
– Здесь. – Эдуард обвел глазами парк.
Не нравилось это Леше. Данное когда-то обещание «идти с Эдиком до конца» после дозы алкоголя теперь вылезало боком. Отказаться – неизвестно, как отреагирует Эд. Несмотря на то что они были ровесниками, Лешка боялся его. А согласиться и того хуже. Убить человека не каждый сможет. Алексей не смог бы точно. Поэтому слонялся по лесопарку с Эдом без особого энтузиазма. Он ждал подходящего момента, чтобы отказаться, чтобы перевести все в шутку. Но почему-то именно сегодня ему показалось, что в шутку перевести не получится. Не шутки это уже. Человек, предложивший убийство… Черт! Человек, готовый на убийство, не станет тебя ругать за отказ от его предложения. Не разведет руками и не скажет: ну, на нет и суда нет. Леша напрягся, что не осталось незамеченным.
– Что, продрыг? – Эдик посмотрел на него исподлобья. Когда он так смотрел, Лешке казалось, что Эд видит его насквозь, да и взрослее он становился. Будто не восемнадцать ему сейчас, а тридцать. Будто не пацан это, пэтэушник, а мужик, умудренный жизнью.
– Да есть немного, – пожал плечами Алексей и отвернулся от Эдика.
Лес большой. Если убежать, то можно где-нибудь спрятаться.
– …спрятать, – до Леши долетел обрывок фразы.
– Кто спрятался? – Он боялся, что Эдик еще и мысли читать умеет.
– Ты меня не слушал, – медленно проговорил Эд, и снова этот страшный взгляд.
– Слушал, только…
– Мы же не хотим, чтобы нас поймали? – вдруг спросил Эд. – Ты же не хочешь, чтобы нас поймали?! – теперь вопрос был с нажимом, без шанса на неправильный ответ.
– Нет.
– Правильно. Убить и оставаться непойманным как можно дольше, вот та задача-максимум, которую мы ставим перед собой. Поэтому тело надо спрятать.
Лешка послушно кивнул. Но теперь он был уверен – Эдик настроен серьезно.
– Может, утопим? – Леша не узнал свой голос. Зачем он это сказал?
– Утопим? – Пронизывающий взгляд из-под сведенных к переносице бровей. – Водоемы далеко. Нет, слишком хлопотно. Хотя… – Эд привстал и посмотрел на тропинку, уходившую в глубь леса. Потом посмотрел на Лешку и улыбнулся. – А ты красава.
Алексей занервничал еще больше, поэтому вместо улыбки вышла жалкая гримаса.
– А ну пойдем-ка со мной.
Эд спрыгнул с лавки и пошел по тропинке к кустарнику жимолости. Лешка последовал за ним, всерьез обдумывая шансы на бегство.
– Смотри-ка, – Эдуард показал на чугунный люк в траве. – Годится. Как думаешь? – улыбнулся Эдик. Только веселья в глазах не было.
«Давай не будем никого убивать», – мысль звонко прозвучала в мозгу. Лешка даже подумал, что произнес это вслух. Нет, все нормально. Эд сдвинул крышку с колодца и заглянул внутрь.
– То, что надо, – прошептал Эдик. – То, что надо. Метров восемь, наверно. Как думаешь?
Но он так и не обернулся на Лешку. Ему было наплевать, что он думает. Ему было наплевать, что думает весь мир. И Алексей это знал.
Он проснулся ровно в шесть. Встал, умылся, убрал постель и сделал зарядку. К десяти часам должны были принести газеты. Он сел за стол спиной к двери и, сложив перед собой руки, уставился в серую стену. Он знал, что сегодня кто-нибудь придет. Каждый день приходили. В основном журналисты, однажды приходил доктор каких-то там наук. Диссертацию пишет. Мужчина улыбнулся, но глаза остались злыми. Он был рад гостям. И не то чтобы ему было одиноко здесь. Нет. Богу не может быть одиноко наедине с самим собой.
Он достал одну из газет и открыл первую полосу. Треть занимала его фотография из зала суда. Клетчатая рубаха и взгляд исподлобья. Он не мог налюбоваться собой. Фото и цитаты были на первых полосах всех известных ему изданий. Из какой газетенки будет сегодняшний собеседник, он не знал. Да это и не важно. Что ему было интересно, так это какая из его цитат понравится больше, и она отправится в печать под очередным снимком маньяка в клетчатой рубахе.
В этой газете, которую он держал в руках, была неплохая, но, к сожалению, не самая лучшая.
Я нахожусь под арестом восемнадцать месяцев, и все это время сотни людей решают судьбу одного человека, тогда как я один решил судьбы шестидесяти человек! Я один был для них прокурором, присяжным, судьей и палачом. Выполнял все ваши сраные функции. Я один решал, кто будет жить, а кто нет. Я был богом на земле!
Страйк! Он их поставил на место. Всех до одного. От мента, зевающего у двери в зал суда, до судьи с грубыми лошадиными чертами лица. Ему даже показалось, что она сейчас заржет от обиды. Удачное фото и неплохая цитата, пожалуй, четко передали его суть. Мужчина улыбнулся и отложил газету в стопку.
Он услышал их. Визитеры уже были здесь. Щелкнул замок, лязгнули засовы, и дверь тяжело открылась. Он не повернулся. Улыбка не сходила с губ, глаза оставались злыми. Он знал, посмотри он сейчас конвоиру в глаза, тот потупит взгляд. Они боялись его, восхищались им и боялись. Он чувствовал, что им хотелось спросить его, поговорить с ним, но им запрещено. Однажды он слышал, как они разговаривали между собой. Один другому сказал: «Настоящий!» А один как-то решился и шепнул ему: «Слушай, ну как ты так, а? Зачем ты это сделал?! Ты совершил преступление перед жизнью!» Он остановился и, повернувшись к конвоиру, сказал: «Жить, как вы, – вот преступление перед жизнью. Жизнь от таких отворачивается и посылает к ним таких, как я». К сожалению, эта его цитата никогда не попадет в печать, в массы, так сказать. Кстати, наверное, с тех самых пор к восхищению добавился страх.
– На выход, – произнес конвоир.
Мужчина встал, задвинул стул и развернулся. Охранник стоял с опущенной головой. Узник кивнул и, заложив руки за спину, вышел из камеры.
– Лицом к стене.
Мог бы и не говорить. За два года следствия он выучил это наизусть. Мужчина уткнулся лбом в шершавую холодную стену и немного вывернул голову, чтобы видеть профиль охранника. В последнее время он часто думал, что ему не хватает здесь его игрушек. Шахматной доски и молотка. Не хватало возможности сыграть. На выбывание.
Сегодняшняя визитерша была постарше и представилась писательницей. Его усадили за стол с приваренной скобой к ножке. Наручники щелкнули на запястье и на скобе. Охранник, не глядя на узника, отошел к двери и кивнул писательнице. Она мило улыбнулась и присела напротив, предварительно достав диктофон. Он за два года навидался разных, но у этой был какой-то дешевенький. Сразу видно – куплен за свои, кровные, выкроенные из писательского гонорара. Ему вдруг расхотелось с ней разговаривать – это все равно что на диктофон мобильника записывать. Он даже хотел позвать конвоира. Но передумал. В конце концов, она же их диалог не в блокнот записывает. Вот неуважение было бы так неуважение. Да и в лице ее что-то было особенное, настоящее. На вид лет пятьдесят, может, чуть больше – умело наложенная косметика скрывала лет пять от ее возраста. Да, точно, ей лет пятьдесят – пятьдесят пять. Ровесница его мамы.