— Твоей маме пришлось отправиться в больницу. — Папа попытался положить на тарелку рыбные палочки с жареной картошкой и зеленым горошком. — Это ненадолго, — сказал он Мэлу. — Вы двое останетесь здесь, пока мама не вернется домой. Мы зайдем к вам, возьмем пижаму и игрушки для Виктории.
Мы с Мэлом и Корделией молча сидели за столом. Тишина будто душила нас. Так часто бывало. После того как это происходило, тишина всегда была такой. Напряженной, болезненной. Душащей.
Каждый вздох напоминает о том, что могло случиться.
Мы молча обедаем, и каждый думает о том, что могло случиться. Конечно, мама с папой никогда не говорили с нами об этом, нам с Мэлом ведь было всего по девять лет. Мы были слишком маленькими. Но нам рассказывали ребята в школе. Они дразнили нас. Иногда, выбираясь ночью из кровати, мы подслушивали разговоры родителей.
Так мы узнали, что дядя Виктор не уезжал на заработки на пять лет. Он был в тюрьме. Мы до сих пор не знали за что, но все в школе дразнили нас, мол, папа Мэла — убийца. Или грабитель. Но никто не знал наверняка.
Мама с папой никогда не говорили об этом. Но они говорили о том, что сделала тетя Мер. А я подслушала.
Тетя Мер надела лучшее платье и шубку, которую ей много лет назад подарил дядя Виктор. Она сделала себе красивую прическу. Потом она причесала Викторию и одела малышку в воскресное платье. Потом она усадила Викторию на первом этаже перед телевизором, поднялась наверх, выпила целую банку парацетамола, вскрыла вены и улеглась в кровать.
Дядя Виктор умер шесть месяцев назад, и мама начала ходить к Бакенам по нескольку раз на дню. Утром — чтобы посмотреть, собрался ли Мэл в школу, взял ли он бутерброды, позавтракала ли Виктория. Днем — чтобы проверить, поела ли тетя Мер и покормила ли она Викторию. А еще чтобы спросить тетю Мер, не хочет ли она сходить в магазин или в парк. Вечером — чтобы узнать, поужинали ли Мэл и Виктория, сделал ли Мэл домашку, легли ли они спать.
В тот день папа пришел домой пораньше, вот мама и решила заглянуть к тете Мер. Она постучала немного, испугалась, когда ей не открыли, и воспользовалась запасным ключом.
Скорая припарковалась перед нашим домом, потому что больше остановиться было негде.
Тете Мер придется задержаться в больнице подольше, подслушала я. Этот раз был хуже предыдущих. Она и раньше пыталась это сделать, мы все это знали. Но на этот раз тетя Мер сделала это всерьез. На этот раз она рассчитала время так, что было понятно: тетя Мер больше не хотела здесь оставаться.
Я просыпаюсь. В кухне горит свет, на щеке отпечатался рисунок стола. На мобильном пять сообщений от Кейта.
«Тут все в порядке. Люблю тебя. К.:)»
«Иди спать. Люблю тебя. К.:)»
«Серьезно, иди спать. В кроватку. Люблю тебя. К.:)»
«И даже не думай подходить к компьютеру. Люблю тебя. К.:)»
«Я сказал, в кроватку, а не к столу в кухне. Люблю тебя. К.:)»
Кейт думает, что я сажусь за компьютер, потому что меня мучает бессонница. Или потому, что я читаю об альтернативах лечения для Лео.
Кейту удобно так думать. Ему не понравилась бы мысль о том, что я читаю медицинские журналы. Он не хочет, чтобы я учила врачебный жаргон и пыталась разобраться в тонкостях медицинских процедур, которые проходит Лео. Кейт считает, что от этого мне будет хуже. Он верит, что в нашем случае неведение — благо, и мне следует предоставить все решения врачам. Если мне уж так необходимо, я могу читать об альтернативных методах лечения, в которые Кейт не верит, а остальное оставить профессионалам. Он не хочет, чтобы я использовала в речи термины, которые он не понимает. От этого он чувствовал бы себя еще беспомощнее, чем сейчас.
И я его понимаю. Кейт всегда контролировал свою жизнь. Он всегда был сильным и самоуверенным, вера в справедливость поддерживала его.
И вот теперь он не знает, что делать. Нет злодеев, которых можно одолеть. Нельзя восстановить справедливость, вступив в честный бой. Кейт страдает от этого. Если я буду знать больше, чем он, Кейт будет чувствовать себя неуверенным, беспомощным, слабым. Я не хочу преумножать его боль.
Мы все собрались вокруг стола, потому что мама и папа хотели поговорить с нами.
Значит, разговор предстоял серьезный. Мама и лапа редко просили нас всех собраться для разговора. Когда мама попросила меня и Мэла спуститься в гостиную — мы как раз делали домашнее задание, валяясь на постели, — я принялась лихорадочно перебирать возможные причины для разговора. Что же я натворила? Ничего такого, чтобы всем пришлось собраться и обсуждать это. Мы с Мэлом не были похожи на других четырнадцатилетних. Мы не курили, не ошивались в парке, не пытались добраться до спиртного. Мы не были достаточно «крутыми», чтобы нас приглашали на вечеринки. А если бы и были, мама с папой нас бы не отпустили. Единственное, что приходило мне на ум, — четверка по истории.
— Дети, нам нужно с вами поговорить, — сказала мама.
Я вдруг поняла, насколько мама постарела. Вернее, она выглядела уставшей. Она была настоящей красавицей, моя мама. У нее были прекрасные пышные кудри — каждую ночь она накручивала волосы на бигуди. Высокие скулы, огромные темно-карие глаза и длиннющие ресницы. Раньше у нее не было морщинок на темной гладкой коже, но теперь они пролегли вокруг ее рта, вокруг глаз. И это были морщинки не от смеха, как в модных журналах. А у папы пробивается седина в волосах. Я раньше этого не замечала, но виски у него седые, скоро они побелеют, а черные как вороново крыло волосы станут серыми. Я знаю, что раньше он красил волосы, но давно уже этого не делал. Когда-то гладкая кожа морщинится на лбу.
Мои родители не постарели, они устали. Последний случай с тетей Мер подкосил их. Подкосил нас всех, но их в особенности. Кроме того, они испытывали чувство вины. Они не заметили предзнаменований. Никто из нас не заметил. А может быть, она стала лучше скрывать свои чувства. Научилась за все эти годы. Сейчас тети Мер не было с нами. И мы не знали, когда она вернется. И вернется ли. А значит, папа с мамой воспитывали четверых детей, в то время как планировали растить всего двоих. Кому-то приходилось оставаться с Мэлом и Викторией ночью, или дети тети Мер спали у нас дома — Корди со мной, Мэл на матрасе на полу в комнате Корди, а Виктория в кровати Корди. Мама пошла работать няней, а папа брал дополнительные смены в лаборатории, чтобы оплатить еду и одежду для всех нас. Я не замечала, как все это изматывает их, но теперь, глядя на морщинки, на грустные глаза родителей, вдруг поняла это.
— Мы решили отправить Мальволио и Викторию в интернат. — Мамин голос дрогнул.
Папа опустил ладонь на ее плечо, словно пытаясь сказать, что сам нам все объяснит. Он повернулся к Мэлу и Виктории.
— Брат твоей мамы живет в Бирмингеме. Он согласился присмотреть за вами после того, как вы к нему переедете. Ваш дядя оплатит для вас обучение в пансионе. Оба интерната находятся рядом, поэтому вы сможете часто видеться. Каникулы вы будете проводить с дядей. Познакомитесь с его семьей.