— Это я, — сказал Мэл.
— Ох! — Я нажала на кнопку домофона, впуская его.
Мэл не приходил ко мне в два часа ночи — вернее, просто после полуночи — уже много лет. Он редко делал это после того, как познакомился со Стефани, и никогда с тех пор, как они съехались, а потом и поженились.
Дело было не в том, что я стала не нужна Мэлу, и не в том, что ему не хотелось бы прийти, если у него было настроение или возникали какие-то мысли, которыми он срочно хотел поделиться со мной. Просто я уже давно объяснила ему, что Стефани такого бы не одобрила. Кейт был не против ночных визитов Мэла, особенно если сам в это время был на дежурстве, — это означало бы, что я дома не одна. Но Стефани была не так уверена в моей дружбе с Мэлом, как Кейт.
Даже сейчас она иногда смотрела на меня искоса, и я понимала, что она подозревает меня в том, что я хочу отнять у нее Мэла. Волны ее недоверия расходились по комнате, и мне казалось, что я вижу их воочию.
Открыв дверь, я увидела Мэла и поняла, что он пришел сюда не просто так. Он едва стоял на ногах, волосы торчали во все стороны, галстук съехал набок, верхняя пуговица рубашки была расстегнута. Синий в полоску пиджак и брюки покрылись пятнами. Темными заскорузлыми пятнами. Это была кровь.
Я отпрянула, чувствуя, как тошнота подступает к горлу, как в желудке все переворачивается.
— Со Стефани произошел несчастный случай, — хрипло прошептал Мэл. — Она в больнице.
— Я приготовлю тебе поесть, — сказала я, проводя его внутрь.
Я знала, что Мэл мне больше ничего не расскажет, потому что больше ему ничего не известно. Мы привыкли говорить на такие темы. Из-за случаев с тетей Мер мы знали, что необходимо сразу же сообщить важную информацию. Если бы Мэл знал, что со Стефани все будет в порядке, он сказал бы мне об этом. Если бы он знал, что она не выживет, он сказал бы мне об этом.
Но он знал только то, что со Стефани произошел несчастный случай и теперь она в больнице. Вот и все.
Я не стала спрашивать его о том, что случилось, о том, почему он весь в крови, был ли он там, когда это случилось. Все это было неважно. Мэлу нужно было успокоиться. И ему нужно было поесть.
Я поставила вариться рис, а Мэл прислонился к холодильнику в углу кухни. Все это время я дышала ртом, чтобы не чувствовать этот тошнотворный металлический запах крови. Я разморозила овощи, открыла банку с томатным соусом, поджарила лук, добавила к луку соус… И говорила, говорила, говорила. О своей работе, о ссоре с Кейтом (мы помирились уже через пару часов), о том, что я думаю расстаться с ним. О том, что кто-то ворует деньги из кассы в ресторане. Я говорила и говорила. Я вообще много говорю. Я много говорю, потому что давно уже поняла, что в моменты кризиса Мэлу нужно, чтобы кто-то развеивал тишину.
Мы так и не сели ужинать.
Тарелки с едой стояли на деревянном столике в кухне, а я сидела на диване. Мэл, свернувшись калачиком, улегся рядом со мной, положив голову мне на колени. Я перебирала его волосы и говорила, говорила, говорила. В какой-то момент мы оба уснули.
Я сразу заметила, какие у него глаза.
Глаза, исполненные боли. Агонии. Я сразу поняла, что что-то случилось с его матерью. Бедный Мэл! Я попыталась подняться, чтобы подойти к нему, утешить, сесть к нему на колени, обнять, прижаться к нему. Показать ему мою любовь.
Но я не смогла. Не смогла сдвинуться с места. Что-то меня удерживало.
Повернув голову, я увидела на своей руке ремень. Ремень, удерживающий меня на кровати. А на запястье были бинты. Я посмотрела на вторую руку. То же самое.
Я откинулась на кровати, уставившись в белый потолок. Вздохнула. Ах да. Точно. Я здесь.
Мэл все еще смотрел на меня. Я чувствовала, как его взгляд касается моего лба, моего носа, моих губ — так Мэл обычно касался меня кончиками пальцев, прежде чем поцеловать.
«Не понимаю, почему ты испугался», — подумала я. Я не могла произнести это вслух. Нас подслушивали. Подслушивали каждое наше слово, все записывали, все драматизировали. Даже самые банальные реплики, над которыми можно было бы посмеяться в другой ситуации, тут превращались во что-то вроде Святого Грааля.
Я знала, о чем думает Мэл. «Что?»
Не почему. Что. Он знал почему, теперь он думал… Что? Что спровоцировало меня? Что заставило меня поступить так? Мэл знал, почему я это сделала, но он не знал, что послужило причиной. Да, вот что хочет узнать мой любящий муж. Не почему. Что.
— Я нашел шоколад. И сигареты, — сказал он так, словно нашел у меня тяжелые наркотики или что-то в этом роде.
Женщинам нужно иногда полакомиться шоколадом. Это всем известно. Это ничего не значит. И раз я курила не в доме, не заставляла Мэла вдыхать дым, то что ему до этого? Это всего лишь сигареты, а не гашиш или что-то в этом роде. Что-то в этом роде…
— Я должен был заметить. Должен был заметить эти знаки. Но я так закрутился на работе, так старался получить повышение, что не заметил, насколько сильно тебе нужен серотонин и никотин. Прости меня.
«Ты всегда так драматизируешь?» — мысленно спросила его я. Он говорил так, словно все было важно.
— Почему ты не сказала мне, что ушла с работы?
«Я не говорила тебе, потому что знала, что ты отреагируешь именно так. Ты не поймешь, если я расскажу тебе о серости. Расскажи я, и ты подумал бы, что что-то не так. И отвез бы меня сюда».
— Ты полтора месяца притворялась, что ходишь на работу, Стеф. Я не понимаю почему. Если тебе там не нравилось, я поддержал бы твое решение об уходе.
«Нет. Ты начал бы следить за каждым моим шагом».
У меня болят запястья. Теперь, когда я полностью проснулась, вернулась к реальности, я чувствую это. Я не справилась. Если бы я справилась, то этого бы не произошло. Я не чувствовала бы себя виноватой. И не страдала бы оттого, что не справилась.
— Что мне делать, Стеф?
— Воды… — прохрипела я.
До этого я не понимала, насколько у меня болит горло. Наверное, они засунули туда трубку, чтобы очистить желудок от таблеток. Они никогда не отличались нежностью. Я видела, как они это делают. Пару раз я была в сознании, когда в меня запихивали такую трубку. Наверное, врачи не понимают, что горло очень чувствительно и оно будет болеть, если столь бесцеремонно засовывать туда трубку.
Звук воды, льющейся в стакан, был нестерпимо громким, он болью отдавался в голове. Мне хотелось зажать уши, но мои руки были привязаны к кровати. Мэл дал мне соломинку, чтобы я могла попить воды, приподнявшись в кровати. Вода была теплая, комнатной температуры, но пить ее все равно было приятно. Я чувствовала себя засохшей. Высушенной. Иссушенной. Настолько иссушенной, что меня могло развеять ветром, как прах. Как пыль.
— Ты прочитал мой дневник? — осторожно спросила я.