Но вокруг только журчала вода.

Мэлори судорожно сглотнул, выругался и неуклюже вскочил на ноги, сбросив локтем на пол требник.

Доминик бросился за ним по мощенной кирпичом дорожке, ведущей к холлу. Распахнув дверь настежь, Мэлори оставил ее открытой и бросился по черно-белой мозаике к открытой двери гостиной. Кордэ следовал за ним по пятам.

Внутри, в одном из кресел обнаружилась съежившаяся комочком Вита. Кокетка ее темно-серого платья была залита кровью, потеки которой спускались на юбку. Окровавленными оказались ее плечи, руки… даже ладони были в крови.

На полу лежала потерявшая сознание Трифена, которой некому было помочь. Наверное, кричала именно она.

Кларисса стояла перед матерью на коленях, держа ее за руки. Обе они дрожали. Миссис Парментер пыталась заговорить, однако не могла набрать воздуха в грудь и только всхлипывала и рыдала.

– O боже! – Мэлори словно врос в землю. – Мама! Что случилось?! За доктором послали? Принесите бинты… воды… чего-нибудь!

Он инстинктивно повернулся к Доминику. Тот нагнулся к Клариссе и взял ее за плечи.

– Дайте нам посмотреть, моя дорогая, – осторожно проговорил он. – Чтобы остановить кровь, нам надо найти рану.

Мисс Парментер против воли, все еще дрожа, поднялась на ноги с помощью брата, вцепившегося в нее так, что костяшки его пальцев побелели. К лежавшей на полу Трифене никто так и не подошел.

– Позвольте мне взглянуть, – приказал Доминик, посмотрев на белое как мел лицо Виты.

– Я не ранена, – едва слышно прохрипела та. – Во всяком случае, не сильно. Наверное, одни синяки. Не знаю. Однако… – смолкнув, она посмотрела на залитое кровью платье, словно увидела его впервые, а потом перевела взгляд на священника: – Доминик… Доминик… он попытался убить меня! Мне… мне пришлось защищаться! Я хотела всего только…

Трясущаяся женщина сглотнула, пытаясь преодолеть едва не удушивший ее спазм, и Кордэ пришлось поддержать ее, пока к ней не вернулось дыхание.

– Я просто хотела отбиться… так, чтобы можно было уйти. Но он совсем обезумел! – Миссис Парментер подняла правую руку, на которой вокруг запястья остался отпечаток кровавой ладони. – Он вцепился в меня! – Она казалась удивленной, словно до сих пор не могла поверить в случившееся. – Я… – Она снова глотнула. – Я сумела дотянуться до ножа для бумаги. Я подумала, что если сумею ударить его в руку, он выпустит меня, и я сумею спастись. Глаза ее, круглые и почти черные, были обращены к священнику. – Он дернулся… дернулся, Доминик! Я только хотела уколоть его в руку.

Кордэ стало дурно:

– Что произошло?

– Он дернулся! – повторила хозяйка дома. – Его рука была здесь! Он держал меня. Руки его были на моем горле! И его лицо! Это не был знакомый мне человек. Это был не Рэмси! Лицо его было ужасно, полно ненависти, и такого… такого гнева!

– Что случилось? – повторил священнослужитель уже более уверенным тоном.

Голос миссис Парментер дрогнул:

– Я ударила его в руку, чтобы он выпустил меня, но он шевельнулся. Нож попал ему в шею… в его… горло… Доминик… по-моему, он мертв!

На несколько секунд все застыли на месте. Вспыхнувшее в камине полено рассыпало облачко искр.

Кларисса повернулась к Мэлори и, уткнувшись в его плечо, зарыдала. Молодой человек склонился к сестре, спрятав лицо в ее волосах.

Остававшаяся на полу Трифена шевельнулась и начала вставать.

Выпустив Виту, Доминик нашарил шнурок колокольчика и потянул за него куда сильнее, чем хотелось бы. Руки его кололи иголки, как если бы они онемели… Он дрожал.

– Пусть Эмсли принесет бренди и вызовет врача, – обратился он к Мэлори. – А я поднимусь наверх.

Кордэ не стал спрашивать миссис Парментер о том, где все произошло. Это нетрудно было предположить, так как Рэмси всю неделю почти не выходил из своего кабинета.

Пройдя верхним коридором, священник открыл дверь этой комнаты.

Хозяин дома лежал на боку возле стола, и одна нога старого священника была подвернута под его тело. Горло его было вспорото, и на ковер вокруг натекла широкая и глубокая лужа крови. Руки его были пусты, но на них и на манжетах оставались алые пятна. Глаза Парментера были широко открыты, и на лице его застыло удивленное выражение.

Доминик нагнулся, ощущая отчаянную грусть. Рэмси был его другом, давшим ему надежду в тот момент, когда ему нужны были надежда и доброта. И вот теперь он утонул в океане, непостижимом для Кордэ. А сам он только смотрел, как тонет его друг, но не сумел помочь ему. Душу священника наполняло ощущение утраты, такой болезненной, горькой – и еще более едкое ощущение собственного поражения.

Глава 9

Когда зазвонил телефон, Питт сидел возле камина в гостиной, положив ноги на край решетки. Событие это было настолько редким, что он никогда не позволял Грейси отвечать на звонок.

Шарлотта с удивлением оторвалась от шитья, вопросительно посмотрев мужу в глаза.

Пожав плечами, хозяин дома встал. Аппарат находился в холле, и ему пришлось выйти в относительную прохладу, однако он начал поеживаться еще до того, как ноги его прикоснулись к линолеуму.

– Алло? Томас Питт слушает, – взял он трубку.

Ему едва удалось узнать ответивший ему голос:

– Томас? Это ты?

– Да. Кто это? Доминик?

– Да, – ответили ему с облегченным вздохом. – Томас… Я нахожусь в кабинете Рэмси Парментера. Слава богу, здесь оказался телефон… Он мертв.

Первой Питту в голову пришла мысль о самоубийстве. Рэмси ощутил, что неизбежная истина смыкается вокруг него, и избрал тот выход, который показался ему наиболее достойным. Быть может, он решил, что такой поступок избавит Церковь от затруднений. Епископ будет доволен. Эта мысль и рожденный ею поток ярости внезапно почти лишили полицейского дара речи.

– Доминик! – охнул он.

– Да? Томас… лучше приезжай поскорее. Я…

– С тобою всё в порядке?

Спрашивать об этом не было смысла. Суперинтендант ничем не мог сгладить то потрясение и расстройство, которые сквозили в голосе его родственника. Итак, он ошибался в нем. Кордэ не в чем было винить – вообще не в чем. Шарлотта будет довольна…

– Да-да, все, – пробормотал Доминик несчастным голосом. – Но, Томас… это был… несчастный случай. Думаю, что ты согласишься со мной… – Голос его умолк.

Теперь Питт подумал, что вообще не готов что-либо говорить. Он не станет лгать, чтобы защитить интересы епископа. У него был долг перед истиной, законом, перед Юнити Беллвуд. Однако разглашение трагедии не принесет добра ни Юнити, ни Рэмси Парментеру.

– Томас?.. – В настойчивом голосе Доминика крылась неуверенная нотка.

– Да, – ответил Питт. – Пока не могу сказать. А как он сделал это?