«Еду... Домой еду... На утес к Макаке...»
Снова грустный осенний вечер на крылечке. Веселится одна Динка. Она уже не сидит около маминых колен, а, подхватив прыгалки, скачет по всем дорожкам, весело распевая:
Из Казани-Наказани
Пароход идет!
Ленька едет, Ленька едет,
Здравствуй, Новый год!
– Господи, при чем тут Новый год? – смеется Марина.
– А я знаю, – говорит Мышка. – Это она поет, что все у нее будет по-новому, и потом просто для рифмы.
– Вот чепуха какая! Поди-ка догадайся! – усмехается Марина.
– А я все у нее знаю. Я даже по ее лицу могу сказать, когда она говорит правду, а когда врет, – уверяет Мышка.
Марина вспоминает светлое откровение Динки и грустно качает головой:
– Узнаешь, когда она сама скажет.
– А она всегда скажет... Динка ведь очень болтливая, мама, – говорит Алина.
– И болтливая, и скрытная, – поправляет мать.
– Ну! – машет рукой Алина. – Я бы ей ничего не доверила!
– А я бы доверила, – серьезно говорит Марина.
– А ты знаешь, мамочка, что она один раз сказала! – вдруг оживляется Мышка. – Она сказала, что ее вранье одно вкладывается в другое, как деревянные яички, и только самый шарик внутри взаправдашний!
– Ну вот, поди-ка доберись до этого шарика! – смеется Марина и, вспомнив Динкиного друга Леньку, начинает рассказывать о его тяжелом детстве, о злом хозяине.
Девочки слушают молча, но еще печальней и тоскливей становится на крыльце от этого грустного рассказа... Марина хочет пробудить в Алине и Мышке любовь и сочувствие к Леньке: ведь мальчик завтра придет в их семью... Она не сомневается в Мышке, но как отнесется к нему Алина?
– Пусть каждая из вас поставит себя на место Лени. Вот он придет в нашу семью, и все мы, кроме Динки, еще чужие ему. И так важно хорошо и ласково встретить человека... Показать, что его ждали...
Марина ищет нужных слов, но Мышка подсказывает их ей из глубины своего доброго сердечка:
– Мы сразу будем любить его, мама. Мы скажем ему, что теперь он – наш брат.
– Конечно, мы не обидим его, но согласится ли папа? Ведь ты хочешь, чтобы он был тебе как сын? – строго спрашивает Алина.
Лицо матери вспыхивает румянцем. Холодный взгляд голубых глаз останавливается на старшей дочери вопросительно и гневно:
– Ты должна знать раз и навсегда, что папа во всем полагается на меня! И каждый отец будет гордиться таким сыном, как Леня...
– Конечно! Я же ничего не сказала, мама. Почему ты сердишься? – пугается Алина.
Мать спохватывается и, горько улыбаясь, говорит:
– Я ничего не требую от тебя, я только боюсь, чтобы Леня не почувствовал себя чужим в нашей семье.
– Пускай наравне, мамочка: как мы, так и он, – подсказывает Мышка.
– Вот именно: как вы, так и он. Это не гость, не случайный человек... Тут нужно сердце и чутье, Алина! – волнуется мать и, слыша приближающийся топот по дорожке, быстро меняет разговор. – Я хочу тихонько-тихонько спеть одну песню... Знаете какую?
Алина, еще не остывшая от волнующего разговора, молча поднимает на мать обиженные глаза... Но Марина знает, чем успокоить старшую дочку.
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут... —
с улыбкой запевает она.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут... —
торжественно подхватывают обе девочки.
Но мы поднимем гордо и смело... —
волоча за собой прыгалки и примащиваясь около матери, вступает в хор Динка.
Дети хорошо знают, что песня эта запрещенная, голоса их звучат тихо и торжественно. Они стараются петь так твердо и храбро, как поют настоящие революционеры, они знают, что с этой песней в девятьсот пятом году шли по улицам толпы народа... За эту песню казаки били людей нагайками, топтали лошадьми...
В бой роковой мы вступили с врагами... —
выпятив худенькую грудь, поет Алина. Она так честно и гордо выводит эти слова, что даже кончики ее торчащих ушей из-за туго стянутых кос покраснели от волнения и глаза стали огромными.
Мышка тоже преобразилась, и звонкий голос ее уверенно ныряет то вверх, то вниз, выскакивая из общего хора, но с жаром повторяя знакомые слова...
Динке просто нравится, что песня эта запрещенная, что их всех вместе с мамой могут арестовать и даже побить нагайками, но ей это нипочем: она чувствует себя очень смелой и в случае чего сама побьет всякого полицейского с нагайкой.
В бой роковой мы вступили с врагами... —
с особенным удовольствием поет она, размахивая крепко сжатым кулаком.
Марина знает, что на дачах сейчас пустынно, даже ночные сторожа уже не стучат по ночам в колотушки, но, когда маленький хор разрастается, она предупреждающе поднимает вверх палец и понижает голос... Динка и Алина послушно следуют за ней, но Мышка сама не владеет своим голосом.
На бой кровавый, святой и правый... —
серебристо выкрикивает она, и вдруг... калитка громко хлопает.
Марш, марш вперед, рабочий народ... —
испуганно заканчивает в наступившей тишине Мышка.
– Здесь живет госпожа Арсеньева? – громко спрашивает мужской голос.
Марина медленно поднимается, поправляя растрепавшиеся косы... Уши у Алины делаются малиновыми, но она тоже встает и вместе с матерью сходит с крыльца.
– Вы кто? Зачем? – опережая их, громко кричит Динка и, широко раскинув руки, останавливается посредине дорожки. – Не пущу!
– Это Кулеша, – говорит Марина, и с лица ее медленно сбегает краска. – Он привозил нам весной письма от папы...
– Кулеша... Кулеша... – удивленно и испуганно повторяет Алина. Мышка молча пытается понять, что привез им гость.
Приезжий человек – небольшого роста, но у него широкие, мощные плечи, крепко посаженная круглая голова, усыпанное желтыми веснушками лицо и веселые, широко открытые голубые глаза...
– А ну-ка, сверни с дороги! – сильно нажимая на букву «о», запросто говорит он Динке, и большие ручищи его мягко вскидывают девочку на воздух. – Давай сюда свою маму!
Динка вырывается, дрыгает ногами и, очутившись снова на дорожке, весело хохочет.
– Кулеша... – встревоженно говорит Марина и бросает быстрый взгляд на детей. – Вы что-нибудь привезли мне?
Сердце ее бьется неровными толчками, губы крепко сжимаются. Гость снимает фуражку и, пожимая ее холодную руку, весело улыбается: