– Нет уж! Лучше не пересчитывать... Все равно – что осталось, то осталось, больше не сделаешь. Надо бы на квартиру скорей переехать, – задумчиво оглядывая грязные обои дешевой гостиницы, где на первое время остановились Арсеньевы, говорила Марина.
– А я про что говорю! Вон сколько наклеек у меня! – Леня вытаскивал из кармана кучу смятых бумажек. Это были объявления о сдаче внаем квартир.
– Ах, боже мой! Где ты их берешь? – ужасалась Марина. – Нельзя же так делать?! Люди вешали, а ты сдираешь. Да еще дворник какой-нибудь поймает...
– Не в дворнике дело... А вот пойдемте, поглядите, да и переедем отсюда. Тут вон, я посчитал, сколько один день стоит! И обед дорогой. А Мышка с Алиной поковыряют, поковыряют да и встанут ни с чем... Вы тоже за неделю истаяли совсем, – хмуро говорит Леня.
– Конечно, я целый день бегаю по делам. Некогда и квартиру посмотреть... Только ведь мебель наша тоже не скоро придет, что мы будем делать в пустой квартире?
– Хоть и в пустой, пересидим как-нибудь. Никич мебель следом выслал, может, ждать-то каких два-три дня.
Леню беспокоила еще Макака. Ей было строго-настрого запрещено уходить куда-нибудь из гостиницы и гулять по незнакомым улицам. Тем более что рядом был шумный вокзал...
Скучая, Динка лазила по всей гостинице, заводила разговор с коридорным – пожилым плутоватым человеком в сером фартуке.
– Скажите, пожалуйста, у вас есть тут такое место, где всякие баржи стоят... Ну, пристань, что ли. И какой-нибудь «Букет», а может, он тут иначе называется... Там грузчики едят... Есть у вас такое место?
Коридорный пожимал плечами:
– Есть, почему нет... Это все больше на Подоле да на базарах тоже... Самая босота собирается...
– Какая босота? – с трепещущим сердцем спрашивала Динка.
– Ну, босяки, иначе сказать. Шмыгают промеж людей – где что украсть, где выпросить. Ох и вредный народ!
Перед глазами Динки вставал волжский берег, залитый утренним солнцем; он неудержимо манил ее к себе, как широкая, доброжелательная улыбка на усыпанном веснушками лице...
Издалека, перебирая, как струны, бегущие волны, разливалась волжская песня, ее перебивал длинный гудок парохода, мальчишки, опережая друг друга, бежали к берегу, и на бревнах сидели грузчики, закусывающие воблой.
И с затаенной надеждой снова вернуться в эти родные края и в это избранное ею общество Динка лихорадочно выспрашивала:
– Эти люди ходят босиком?
– Кто босиком, а кто в обувке. Ну а зачем она вам, тая босота? – удивлялся коридорный. Динка глубоко вздыхала:
– Так... перевидаться...
– И с кем?! – сморщив лоб и даже подскакивая от неожиданности, пугался коридорный. В глазах Динки потухал интерес.
– С кем, с кем... – безнадежно говорила она и, махнув рукой, удалялась в свой номер.
Коридорный смотрел ей вслед.
«И что вона за дивчина?» – думал он, потирая двумя пальцами лоб.
Один раз Леня спросил:
– Ты что, Макака, этому дураку в фартуке наговорила?
– Ничего не наговорила.
Леня недоверчиво сдвинул брови:
– А что же это он меня спросил: не малахольная ли у вас барышня?
– Не знаю. Это, может, про Алину...
– Ну-ну! Со мной не хитри! Про Алину этого никто не скажет!
– А ты тоже в Киеве какой-то вредный стал! Никуда меня не пускаешь и с собой не берешь! А мне тут одни эти обои в клетку так надоели, что я скоро начну в них плевать – вот и все!
Леня пугался:
– Погоди плевать, скоро мы съедем отсюда! Ты что распустилась как, я за тебя прямо огнем горю! Хорошо, матерь не знает!
Но Марина все знала и видела. Она понимала, что переезд и неустроенная жизнь, четыре стены грязного номера и запрещение выходить со двора раздражали девочку и выбили ее из обычной колеи.
– Диночка, – один раз сказала она, – мне кажется, ты стала какой-то неприятной девочкой.
– Я? – испугалась Динка.
– Ну да! Ты знаешь, есть такие противные дети, которые не обращают внимания, что взрослым трудно, а все что-то требуют для себя, лезут во всякие дела, угрожают, выкрикивают что-то. Ты бы сама последила за собой, Дина!
– Я послежу, мама! – согласилась притихшая Динка.
На ее счастье, Лене наконец повезло, и он нашел на Владимирской улице чистенькую, уютную и недорогую квартирку.
Неподалеку был Николаевский сквер, в котором, как мечтал Ленька, будет безопасно гулять его Макака, с обручем или с мячиком, как все приличные дети, которых он видел, проходя мимо.
Переезжать решили немедленно. Динка ожила, захлопотала. Нагрузившись картонками и мелкими вещами, она гордо прошла мимо коридорного и, высвободив одну руку, многозначительно постучала пальцем по лбу...
Владимирская улица с непрерывно позванивающим трамваем, спускающимся с горы, ей очень понравилась, а во дворе новой квартиры Динка заметила мальчика. Он был в форме реального училища и стоял у ворот без шапки. Ветер шевелил у него надо лбом темный хохолок. Он с интересом смотрел на приезжих, и смешливые губы его растягивались в улыбку. Динке это не понравилось.
«Надо сказать Леньке, чтобы отлупил его», – подумала она.
В этой квартире было пять маленьких, уютных комнатушек с белыми, только что оштукатуренными стенами. Алина оживленно и весело говорила:
– Вот эта для Динки с Мышкой, вот эта – маме, вот эта – мне, а вот эта – столовая, здесь может на диване спать Леня...
– Лене надо отдельную комнату, ведь он будет заниматься! Вот эту угловую светлую комнату дадим Лене... Вот здесь поставим стол, два стула... кровать... – распределяла Марина и вдруг, оглянувшись на пустые стены, всплеснула руками: – Вот так въехали! Ни стола, ни стула!
Динка взвизгнула от удовольствия, и все неудержимо расхохотались. Это был первый веселый смех на новом месте.
– Ничего, переживем! Сейчас все печки затопим! Здесь одна старуха прямо во дворе дрова продает. Я сейчас сбегаю! – кричал Леня.
– Вот как удобно! Дрова прямо во дворе!
– На дворе трава, на траве дрова... – начала скороговоркой Динка.
Вечер был веселый, уютный. Леня добросовестно натопил все печи, девочки сварили на плите горячую картошку, вскипятили чай. Марина расстелила прямо на полу скатерть.
– Как дома! Как дома! – радовались девочки, обещая храбро пережить время, пока придет мебель.
К счастью, мебель пришла на другой же день. Леня с прилипшими ко лбу волосами метался по вокзалу, вместе с грузчиками таскал вещи, отстранив Марину, торговался и расплачивался и вечером, когда вся мебель была уже на местах, торжественно заявил: