– Садись, – сказал он и кивнул удивленному Лене: – Оставь нас одних!
Это стало повторяться каждый день до тех пор, пока взъерошенная и счастливая Динка не принесла домой пятерку.
Она так бежала, размахивая своим ранцем, так запыхалась, как будто, сражаясь за эту пятерку, билась с сильнейшим из своих врагов, изнемогая от битвы и теряя свои коричневые перышки...
А может быть, это действительно было так. Ведь Динка отстаивала свое первое великое решение.
Приближалась весна. Первая весна в Киеве. По крутой Владимирской улице, весело позванивая, поднимался трамвай, а навстречу ему, между рельсами и тротуаром, подпрыгивая и пенясь, мчался задорный ручей. Динка бегала от дерева к дереву и, приглядываясь к веткам, на которых уже набухали почки, в восторге окликала идущих мимо:
– Смотрите – почки! Почечки!
Ложась спать, она высовывала голову в форточку и чутко прислушивалась к таинственным ночным шорохам... Ей казалось, что весна обязательно приходит ночью тихими-тихими шагами, чтобы утром сделать людям неожиданный сюрприз первым крохотным жучком с зеленой спинкой, распустившейся веткой сирени, новой песенкой залетевшего под карниз скворца...
После уроков Динка бежала в Николаевский сквер. Там от разворошенных черных грядок пахло свежей, оттаявшей землей, почки на деревьях были ярче и зеленее. Динке казалось, что сюда, в этот сквер, где обычно бегают и играют дети, весна придет прежде всего... Среди этой оживающей природы Динке все время попадалась на глаза массивная фигура царя, возвышающаяся на пьедестале памятника.
«Ну при чем он тут? – сердито думала Динка. – Уж довольно, что в гимназии на каждом шагу – и в учительской и в зале... Портрет царя, портрет царя... А сколько людей посадил он в тюрьму, на каторгу сослал...»
Однажды, закинув голову и заложив за спину руки, Динка близко подошла к памятнику и, вглядываясь в застывшее лицо с выпуклыми глазами, с ненавистью подумала:
«Стоит... А там, в Сибири, мерзнет крохотный мальчик... А где мой папа?..»
Динка, забывшись, шагнула вперед:
– Где мой папа?
Но кто-то сбоку быстро схватил ее за руку и увлек в соседнюю аллею.
– Ты что там кричишь? Ид-ем скорей отсюда! – взволнованно сказал мальчик в форме реального училища с книгами под мышкой.
Динка узнала своего соседа Андрея Коринского и сердито спросила:
– А ты что? Трус?
– Нет, – ответил мальчик и показал на идущего по главной аллее полицейского. – Что ты скажешь, если сейчас он подойдет к нам? Зачем ты на памятник кричала?
– А я знаю, что я скажу! – выпятив нижнюю губу, храбрится Динка.
– Значит, ты хочешь, чтобы твою мать арестовали, да? – шепчет Хохолок. – Скажи, что ты грозила мне, а я стоял за памятником...
Но полицейский спокойно идет своей дорогой. Когда звон его шпор затихает, губы мальчика расползаются в смешливую улыбку, темные глаза щурятся.
– Ты вообще какая-то смешная... Ходишь по дорожкам и все приглядываешься к чему-то... Я давно слежу за тобой!
– Я приглядываюсь к весне, а вот к чему ты тут приглядываешься? Думаешь, я полицейского испугалась? Фью! – хвастливо присвистнула Динка. – Да я их видела-перевидела в своей жизни целыми кучами!.. Ты в каком классе? – вдруг спрашивает она, взглянув на пряжку пояса, туго стягивающего складную фигуру мальчика.
– Я в четвертом. А ты?
– Я во втором, а перейду в третий. Со всеми пятерками!
– Ого! Со всеми пятерками! А я почему-то думал, что ты двоечница.
– Ну да! Я уже целый месяц как отцепилась от двоек!
Мальчик покачал головой.
– Двойки как репей, – задумчиво сказал он. – Прицепятся к человеку, и куда он, туда и они! У меня есть одна такая, по русскому письменному... А уже скоро экзамены. Надо исправиться!
– Исправляйся, – сказала Динка. – Я уже исправилась!
Около выхода из сквера стояла девочка с корзинкой мохнатых фиолетовых цветов. Внутри каждого цветка желтела пушистая сердцевинка с дрожащими усиками.
Динка ахнула и вцепилась в рукав своего товарища:
– Цветы! Цветы! Это настоящие! Живые! О, купи мне! Пожалуйста, купи!
Андрей смущенно порылся в карманах, глаза его часто замигали.
– У ме-ня н-нет де-нег, – заикаясь, сказал он. – Но я нарву тебе таких цветов! Я знаю, где они растут! В Пуще-Водице, около пруда! Их там целые тысячи! Там вся поляна фиолетовая от них! – внезапно загораясь, добавил Андрей.
– Так пойдем туда сейчас! – в восторге подпрыгнула Динка.
– Да нет, – улыбнулся Хохолок. – Туда надо ехать. Это же Пуща-Водица, она под Киевом! Туда надо ехать с утра!
– С утра? Так поедем завтра!
– Но завтра ведь будний день, тебе надо в гимназию, а мне в реальное!
– Чепуха! Я не пойду в гимназию. А ты тоже согнись вот так с утра, как будто у тебя живот болит, а потом мы уедем!
Динка схватилась обеими руками за живот и придала своему лицу такое выражение, как будто у нее внезапно начались колики. Андрей расхохотался, а потом серьезно сказал:
– Нет, притворяться я не буду. Я не люблю вранья! Мой отец никогда не врет, и я никогда не вру.
– Но ведь каждый человек хоть иногда врет, тогда и ты можешь, – попробовала схитрить Динка, но, видя, что брови мальчика нахмурились, замолчала. Потом снова с жаркой мольбой стиснула на груди руки: – Хохолок!.. Знаешь что, Хохолок! Тогда просто скажи своему отцу и своей матери и даже в реальном, что зацвели самые первые мохнатенькие фиолетовые цветы!
– Эти цветы называются «сон», – растроганно сказал Андрейка. – И мы поедем за ними завтра же! Только я никому ничего не скажу, там ведь взрослые люди, они этого не понимают. Мы поедем, и все! – решительно добавил он.
– Конечно. Поедем, и все! Что нам? Сядем да поедем! Где ты скажешь, там мы и вылезем. Может быть, на пруду, а может, на той самой полянке...
Динка шла и болтала. Счастливая его обещанием, она сразу стала такая кроткая и послушная, что Хохолок с удивлением поглядывал на нее сбоку и думал:
«Нескучная девчонка... То такая, то сякая... Поеду уж... Повезу ее...»
И, морща лоб, он заранее придумывал, как оправдает свой пропуск в училище, ведь еще ни разу в жизни без уважительной причины он не пропустил ни одного дня...
Отец Андрея был рабочим в Арсенале. Этот суровый, замкнутый человек редко находил для сына ласковые слова, но зато строго взыскивал с него за малейшую провинность.
– Ты для меня только тогда сын, когда я вижу в тебе честного человека, рабочего.
Андрейка боялся отца, уважал его, но больше любил мать, слабую, болезненную женщину, баловавшую сына потихоньку от отца. У Андрея не было ни сестер, ни братьев, поэтому чужая девочка, так смешно и ласково называвшая его Хохолком, интересовала и располагала его к себе.