Маруся сидела в кресле, зажав уши и зажмурившись. Это был настоящий припадок, и она не знала, как его остановить. Но, сокрушив все, что попалось ему под руку, Генрих бросился на тахту и завыл. Прошло несколько минут, Маруся села рядом с сыном, погладила его по плечу.
– Оставь! Оставь меня! Ты не понимаешь, что это значит! Меня теперь никуда не примут! Я сын врага народа! Навсегда!
Слезы текли густо, плечи сотрясались, он дрыгал ногами и руками, совершенно как в раннем детстве. И Маруся сделала то, что делала тогда – полезла в буфет и вынула из припрятанного кулька конфетку, развернула и сунула ему в рот. Конфету он не выплюнул, но и не успокоился. Долго еще вздрагивал, а потом заснул на отцовском месте…
“Что он наделал, что он наделал! – кричала Маруся беззвучно. – Все разрушил! Что теперь будет с нами?”
Яков, пожалуй, перенес свалившееся несчастье лучше, чем его семья. Он умел начинать с нуля, но при этом в новое, постнулевое пространство втаскивал всю предшествующую жизнь, разнообразные интересы и начинания. Двенадцать больших городов были теперь для него закрыты, он был перенесен всевластной силой в город на Волге, где строили по американскому проекту огромный завод. Его назначили в плановый отдел, это было ему не очень интересно, но знание английского языка сильно улучшило его положение. Уже через неделю ему выделили каморку в заводоуправлении, где он переводил американскую техническую документацию. Два десятка наскоро обученных английскому языку девушек не могли справиться с технической терминологией. Да и Якову иногда приходилось обращаться за справками к американским сотрудникам, которых в 31-м году оставалось еще много.
Американцы нравились Якову – по большей части спортивные ребята, одетые чисто и элегантно. И работали браво. Помимо организации производства была и особая организация жизни – специальная столовая, и ресторан, и клубы, и концерты для сотрудников, и общественный надзор за детьми. “По части социалистических достижений капиталисты ушли вперед”, – вынужден был признаться Яков. Или это только специально выстроенная пропагандистская картинка? Создавалось впечатление, что их научная организация труда простиралась и на общественную жизнь!
Яков был не единственным, кого занимали эти наблюдения. Вскоре он познакомился с другими ссыльными, занятыми в разных звеньях общего строительства, такими же, как он, спецами, высланными на СТЗ за политические ошибки и неправильное мировоззрение. Все они были более или менее марксисты, более или менее социалисты, более или менее коммунисты, но думали “не в ногу”, и расхождения во взглядах были как раз таковы, чтобы вести интересный разговор о деталях. Встречались сначала случайно, спустя некоторое время стали при случае собираться за чаем, а через пару месяцев эти встречи превратились в своего рода самодеятельный семинар, на котором представляли рефераты, читали доклады. Обменивались мнениями… Не чувствуя за собой никакой вины…
В ноябре 31-го года к Якову приехал сын. За время, что они не виделись, Генрих вырос на полголовы, раздался в плечах и превратился из мальчика в юношу. А Маруся все не приезжала – много работы, плохое самочувствие, дурное настроение… Шла интенсивная переписка, по установленной схеме – письма писали каждый первый день пятидневки, начиная с первого числа каждого месяца, – не менее шести писем в месяц, плюс открытки, которые не считались, плюс, в случае необходимости, телеграммы.
Генрих с отцом почти не переписывался.
Яков получил официальное разрешение показать сыну завод и в один из первых же дней Гениного пребывания повел его на СТЗ. Первым делом показал американский проект завода, объяснил особенности этого проекта: он был модульный. Генрих восхитился – конструктор! Он узнал свой первый конструктор, который доставлял ему в детстве столько творческой радости. И весь этот завод был построен так, как будто какой-то великан сложил его из кубиков. Только кубики были огромные и гораздо разнообразней, чем в его конструкторе. Яков показал на макете, как соединяются друг с другом отдельные блоки и как из одинаковых блоков получаются разные строения.
Генрих смотрел как зачарованный на макет, вынашивая какую-то мысль, а Яков радовался, какие смышленые у сына глаза, как на лице отражается работа мысли.
– Пап, получается, вроде каждый блок как буква, а соединяясь вместе, они образуют слова и целые предложения?
– Хорошая идея, сынок, – порадовался Яков.
Генрих кивнул с важностью – не так-то часто отец его хвалил – и продолжил размышления вслух:
– Я думаю, можно просто весь мир заново построить из таких букв – вот это будет конструктор, это да!
Яков с вниманием посмотрел на сына: в нем явно шевелились зачатки серьезных мыслей… Но по существу – полнейшая инфантильность. С ним надо много работать, много работать…
СТАЛИНГРАД – МОСКВА
ЯКОВ – ГЕНРИХУ
Март 1931
Милый Генрих, я познакомился здесь с одним человеком, с которым хотел бы и тебя познакомить. Каких только профессий нет на нашем заводе! Всего есть сто семьдесят профессий. Ну, скажем, есть ли специалист по игрушкам? Как ты думаешь? Оказывается, есть. Мастер, который изготовляет макеты и модели для нашего музея. Превосходный работник, владеет обработкой металла, дерева, картона – все, что нужно. Он и столяр, и слесарь, и электротехник, и переплетчик. Мастер на все руки. Мастерская у него тоже игрушечная. Под лестницей чуланчик в два квадратных метра. Крохотный верстачок, на потолке полки с материалом. Говорит тихо, вдумчиво. Приятно с ним иметь дело. Работает всегда один, в тишине.
Я теперь готовлю большую выставку по тракторной промышленности. Когда кончу, пришлю тебе фото. Мама пишет, что у вас в комнате очень чисто и аккуратно. Это очень помогает жить.
Я задумался, не написать ли рассказ про семью, которая жила в большой тесноте и беспорядке. Все грызлись, злились и не могли ужиться вместе. А потом постепенно убрали комнаты, ввели порядок, и все стали хорошо жить. Вот освобожусь немного и попробую эту тему. Одобряешь ли ее?
Крепко жму руку.
Твой Яша-папаша
СТАЛИНГРАД – МОСКВА
ГЕНРИХ – МАРУСЕ
8.11.1931
Милая мама!
Уже два дня я у папы. Когда подошел поезд к Сталинграду, папы на вокзале не было, походил-поискал его, и сел в поезд на тракторный. В поезде я у каждого человека спрашивал, не знает ли он, где живет Осецкий, пока я не наткнулся на Мстиславского! Конечно, он сказал “№ 516”. Мне больше ничего и не нужно было. Когда я слез с поезда, как раз подали роскошный автобус, и я благополучно нашел дом № 516, но я поцеловался с замком. Папы не было. Не унывая, я сбросил пальто и мешок, оставил все мои манатки у соседей и пошел на Волгу. Когда я вернулся, мой папа(ша) был дома, он меня не узнал.
На другой день, 7-го, я с папой целый день гулял и катался на лодке, а вечером смотрел, как танцевали фокс (ну и волынка). Американскую столовую я с первого посещения полюбил. Вчера с папой читал по-немецкому (Нибелунгов). Папины товарищи нравятся, а американские ребята нет (здорово дерутся).