— И что же он?
— Как я уже сказала, он страшно расстроен. Я сразу поняла, помирить этих двоих будет неимоверно трудно.
— Но ты решила этим заняться, да?
— А что еще остается делать? Но он ни в какую не хочет мириться. Я даже ему сказала, что Инид признает себя виноватой. А он ни в какую.
— Это он должен признать себя виноватым.
— Вот я и подумала, на балу он увидит Инид. Мы устроим так, чтобы они хоть разок потанцевали вместе, и я уверена, что они помирятся. Но ведь кто-то должен привести его на бал.
— Настоящая любовь преодолеет все преграды, так что ли? — Элизабет по-прежнему была настроена скептически. Больше всего она недоумевала, ради чего в действительности Джессика все это делает. Но спрашивать не стала. — Мне эта затея не кажется самой удачной. Может, предоставить им самим все решать? Кроме того, я сомневаюсь, что Инид придет на бал после того, как Ронни отменил свое приглашение.
— По-моему, надо во что бы то ни стало уговорить ее пойти. А то еще подумают, что я пошла с Ронни ради своей выгоды. — Эта мысль действительно пугала ее.
Искренний тон сестры растрогал Элизабет.
— Прости, Джес, — сказала она. — Я знаю, ты искренне хочешь помочь.
— Я все это делаю для тебя, Лиззи! — воскликнула Джессика, тепло пожимая руку сестры.
— Почему для меня?
— Я подумала, если Инид и Ронни помирятся, она больше не будет на тебя злиться.
— А-а, и воцарится всеобщий мир.
— Ну не язви, пожалуйста. Я понимаю, ты не можешь мне простить, что я так все сегодня напортила.
— Инид только взглянула на меня в спортзале и сразу расплакалась, — огорченно сказала Элизабет. — Я себя прямо убийцей почувствовала. Джес, что ты ей все-таки сказала?
— Да ничего особенного. Вообще-то, говорила в основном она. Каких только гадостей я про тебя не услышала!
— Правда? — У Элизабет упало сердце.
— Я ушам своим не могла поверить! Я думаю, она всегда тебе завидовала, Лиззи. Наверное, только и ждала удобного случая, чтобы порвать с тобой.
— Я понимаю, Инид на меня сердится, но чтобы до такой степени… Это на нее не похоже.
— Ты меня спросила, я ответила.
— Лучше бы я не спрашивала!
— Ах, так! — Джессика возмущенно тряхнула головой. — Считай, что я последний раз прихожу тебе на помощь.
Она вскочила с кровати, но гнев ее длился не больше минуты — ровно столько, сколько надо, чтобы перерыть шкаф Элизабет.
— Может быть, я тебя прощу, — сказала она, — если ты мне дашь за это на бал свою сумочку с бисером.
— Ничего не выйдет. Я сама с ней пойду.
— Но ты же будешь в зеленом платье. Твоя сумка совсем к нему не подходит. Ты ведь можешь одолжить золотистую сумочку у мамы. Я уверена, она не откажет. Подумай только, какую я приношу жертву, что вообще иду. А ты не ценишь. Элизабет вздохнула.
— Ты права, к зеленому платью золотой цвет лучше идет.
Джессика поспешно чмокнула сестру и выпорхнула из комнаты.
— Мне еще надо позвонить Каре и узнать, в чем будет она.
Элизабет осталась одна. Она никак не могла понять, что происходит — Джессика оказывает ей величайшую услугу, а эта услуга оборачивается для нее страданием.
На следующий день Элизабет не выдержала и поделилась своими горестями с мистером Коллинзом, куратором «Оракула». Роджер Коллинз был чем-то вроде неофициального духовного отца для ребят, работавших в школьной газете. Правда, он меньше всего походил на священнослужителя — скорее напоминал Роберта Редфорда [3] : такие же голубые, всегда смеющиеся глаза, красивые, мужественные черты лица. Только ростом он был повыше. Иногда, беседуя с ним, Элизабет никак не могла сосредоточиться на разговоре, потому что любовалась его артистичностью.
— М-да, похоже, тут имеется какая-то тайна, — сказал мистер Коллинз. — Мне кажется, первое, что надо узнать, — почему кому-то понадобилось сказать Ронни об этих письмах.
— Ага, мотивы? — Мистер Коллинз затронул в Элизабет писательскую струнку. — Но вся беда в том, что кроме меня о письмах никто не знал.
— Так же считает и Инид. Но кто-то должен был знать. Может, у Джорджа есть в нашей школе приятели?
Элизабет на мгновение задумалась:
— Я думаю, о письмах он мог сказать Уинстону Эгберту.
Она знала, что Уинстон с Джорджем дружат лет с пяти. Но, по счастью, Уинстон оказался в стороне от дурной компании, в которую попали Инид с Джорджем.
— Это уже кое-что. Хотя, даже если Уинстон и знал про письма, не могу понять, зачем ему понадобилось говорить о них Ронни. — Мистер Коллинз улыбнулся:
— Я уверен, он не стал бы говорить с каким-нибудь злым умыслом; иногда люди выбалтывают секреты, чтобы просто привлечь к себе внимание.
У Уинстона действительно есть склонность распускать слухи, подумала Элизабет. Но рассказать про письма Ронни, с которым они и приятелями не были, — нет, это на него не похоже. Никакой иной версии пока не было.
— Пожалуй, надо поговорить с ним, — сказала она.
— Хорошо придумала, — подмигнул ей мистер Коллинз, как будто не он навел ее на эту мысль. — Я убежден, Лиз, правда так или иначе выяснится. Инид сейчас очень больно, а когда человеку больно, он срывает обиду на других, часто на самых близких людях.
— Но почему?
— Потому что тот, кого мы любим и кто любит нас, всегда простит нам, когда все будет позади.
Элизабет посмотрела на него, и слабая улыбка тронула ее губы:.
— Какой вы умный, мистер Коллинз! Он пожал плечами:
— Ну, я ведь все-таки немного старше тебя.
— Все-таки старше, дедуля, — поддразнила Элизабет.
— Это уж ты хватила, — рассмеялся он. — Я надеюсь потрудиться на славу, пока стану дедушкой. А то вы, бездельники, без моего ремня совсем от рук отобьетесь.
— Нам, наверное, всю эту макулатуру следует переправить в «Нэшнл Энквайерер», — вмешалась в разговор Оливия, подходя с кипой писем, которые она вынула из ящика перед кабинетом. — Вы только поглядите на этот мусор. — И она свалила письма на стол перед мистером Коллинзом.
Он просмотрел несколько писем, и лицо его помрачнело.
— А вот это, — сказал он, тыча пальцем в одно письмо, — гнусная беспардонная клевета, хуже некуда. Сегодня утром я разговаривал в учительской с Норой Дальтон. Она страшно расстроена из-за этих сплетен, и вид у нее был такой больной, что я уговорил ее пойти домой и отдохнуть.