Малден тем временем переключился на одного из воинов:
– Кто-нибудь вас останавливал по пути, возможно – преследовал, спрашивал, чем занимаетесь?
Оторвавшись от поглощения куска вяленого мяса, в который впивался зубами, тот сказал:
– Нет, сэр. В Лондоне и Виндзоре всю работу сделали уличные беспризорники, которым мы раздали послания. Нас никто не видел.
Малден кивнул, но оказалось, что воин еще не закончил:
– Единственным, кто вообще что-то заметил, был мальчишка-грум в конюшне постоялого двора.
Отец Питер почувствовал, как в его кровоточащую, незащищенную грудь что-то вонзилось – всего на секунду, – потом помчалось вниз по руке быстрым, сжимающим приступом боли и затихло.
– Мальчик? В конюшне? – Малден резко повернул голову.
– Ну да, скорее подросток – лет пятнадцати-шестнадцати. Ничего особенного. Он пытался остановить нас, но мы от него отделались.
Отец Питер постарался дышать спокойно и сохранять на лице фальшивую улыбку, словно эта новость совершенно ничего для него не значила.
Малден медленно повернулся к нему и с убийственным спокойствием в голосе процедил:
– Вам что-то известно об этом, отец?
– О груме из английской конюшни? – Священник откашлялся. – Мальчик-грум, Малден? Вы уже опустились до этого? Ваша безнравственность губит вам мозг, полностью его разлагает.
– Боже правый! – Малден в упор смотрел на священника. – Правду говорят: где служитель Господа, там и наследники. – Он стремительно повернулся к воину. – Отправляйтесь обратно, вместе с теми, кто видел мальчика. Куда им идти, святой отец? На постоялый двор? В порт?
– В ад.
Лицо Охотника окаменело, все следы иронии пропали.
– Тот день недалек.
– Ангелы рыдают.
– Так он на постоялом дворе?
– Не понимаю, о чем вы…
Малден повернулся к своим людям.
– Нам нужен пятнадцатилетний мальчик. – Он бросил хитрый взгляд на Питера. – А девушка… теперь уже женщина: она тоже там?
– А вы как думаете? – усмехнулся отец Питер, скрестив руки на груди.
– Я думаю, нельзя рисковать тем, что уже имеешь. Мы с вами продолжим путь, а остальные вернутся.
– Вы никогда не найдете ее, – холодно отрезал отец Питер, больше не видя смысла притворяться.
– Нам не нужно искать ее, священник: достаточно взять его, а она придет сама, верно? Как всегда…
– Напрасно на это рассчитываете.
Малден задумался.
– И что это может означать?
Питер пожал плечами – прямо-таки образец полного безразличия. С таким великолепным наставником он стал настоящим мастером демонстрировать бесстрастность: Ева раздавала подобные навыки как пилюли, по пять-шесть за то время, что сгорает свеча на одну отметку. Даже сейчас, в темноте и на холоде, подвергаясь опасности, он не мог думать о Еве без улыбки. Боже, как он по ней скучает!
– Возможно, мальчик не один.
– Вы имеете в виду ту девушку? – Взгляд Малдена сделался еще пристальнее.
– Нет, не ее.
Они некоторое время молча сверлили друг друга взглядами, а потом Малден щелкнул пальцами и его воины шагнули вперед.
«Выстроились в ряд как утки», – подумал отец Питер, а Малден тем временем отдал приказ:
– На юг, потом на запад, к постоялому двору, и смотрите в оба. Схватить обоих и доставить ко мне в Грейшес-Хилл.
С топотом воины ушли, оставив с Малденом одного охранника.
– Мне становится нехорошо, когда я вижу, что погибают добрые люди, – покачал головой отец Питер, но затем просиял: – Но ведь ваши люди не добрые.
– Нет, они не добрые. – Натянув до подбородка тонкое шерстяное одеяло, Малден лег на бок.
Священника снова настиг приступ кашля. Он знал, что умирает: это тянулось вот уже несколько лет – сначала было легкое покашливание, потом к нему добавилось немного крови, затем кашель стал постоянным, и сколько бы Ева ни готовила разных настоек и чаев, ничего не помогало. Ему надоели чаи, надоело бояться: теперь мысль о смерти вызывала… грусть. Белый рыцарь на коне, скачущий к нему, больше не пугал. Что пугало его, так это мысль, что Ева и Роджер останутся незащищенными и, что еще хуже, неподготовленными.
Малден, не открывая глаз, заговорил:
– В окружении всех этих заблудших душ вы, святой отец, должно быть, испытываете желание сгореть в пламени праведного гнева.
– Мне случалось видеть души и пострашнее этих, Малден. Вы не производите на меня впечатления.
– Когда, священник?
– При дворе Иоанна.
– Значит, вы, должно быть, надеетесь, что повстанцы предложат лучшую цену, – хрипло рассмеялся Охотник.
– Я надеюсь, что вам попадут стрелой в глаз и вы свалитесь с лошади в глубокую реку.
Малден открыл глаза, взглянул на священника и, снова опустив веки, проговорил:
– Возможно, когда-нибудь ваше желание осуществится.
Отец Питер, глядя в ночное небо, заметил:
– Это не желание, это молитва.
Малден повернулся и натянул одеяло на грудь.
– Господь не слушает таких, как мы, святой отец: я понял это много лет назад. Доказательства вокруг вас. А теперь спите: нам предстоит долгая дорога. Когда доберемся до Грейшес-Хилла, я покажу вас одной женщине, повивальной бабке, – она вылечит ваш кашель.
Глядя в темное небо, Питер прислушивался к затихающему топоту копыт. Как далеко могли быть Ева и Роджер? Ему казалось, что его сердце так сжато, что с неимоверной силой растягивает накинутую на него веревочную петлю. И есть ли у них шанс спастись, если эти опытные вояки все-таки их обнаружат?
Оставалось только надеяться, что его завуалированные угрозы имели зубы и способность сделать так, чтобы Ева, с которой Господь сыграл злую шутку, дав ей один божественный дар: нести свет в любую тьму, – а затем погрузив ее в эту тьму, нашла настоящего защитника, который не только заботился бы о ней самой, столь необычной, но и о Роджере, храбром юноше, а также был бы беспощаден – да, он называл это жестокостью – к их врагам.
Ева молча сидела у костра, закутавшись в плащ Джейми, а он сам, прислонившись спиной к стволу поваленного дерева, вытянув перед собой длинные ноги и положив сплетенные пальцы на живот поверх прикрывавшей его легкой накидки, спал. Во всяком случае, глаза его были закрыты, но Ева знала, что при малейшем шорохе он тотчас проснется.
Из-под черного сюрко на мускулистых руках выглядывала кольчуга, и ее плоские металлические звенья походили на чешую какого-нибудь земноводного. Даже в столь расслабленном состоянии выглядел Джейми монументально.