– Мне тоже нет до них никакого дела, милочка, – пожал он плечами.
– И вы совсем не в восторге от Джейми.
Он долго внимательно смотрел на нее, а потом коротко ответил:
– Нет.
– Он вас связывал? – Она подалась вперед.
– Кто, Джейми? – Его брови взлетели вверх.
– Да. Вы поэтому не любите его? Он связывал вас?
– Нет. – Он, казалось, был страшно удивлен. – А что, вас связывал?
– Связывал, – хмуро покивала головой она и снова откинулась назад, – но потом очень скоро развязал, решив вместо этого привезти меня сюда. Мне это неприятно.
Он расхохотался.
– Тогда, я уверен, вас было необходимо привезти сюда. Джейми не из тех, кто тащит за собой прицеп с багажом. Если вы с ним, значит, там вам предназначено быть.
Ей не понравилось, как это прозвучало, зато она кое-что узнала: этот тип доверял Джейми и уважал его, но был очень-очень сердит на него.
– Я чувствую себя именно так, как вы сказали, – прицепом с багажом. Возможно, с провизией. Или со свиньями, в итоге разбежавшимися.
Он сделал глоток эля.
– Значит, вы служанка?
– Я похожа на служанку?
– Нет. – Он посмотрел на нее поверх своей громадной кружки. – Вы похожи на беглянку.
– Это так очевидно? – Она вздохнула, а он пожал плечами.
Она посмотрела на его кружку, и он, проследив за ее взглядом, подвинул ее к ней за деревянную ручку, которую она с трудом обхватила пальцами. Ей не особенно хотелось эля, но нельзя ускользнуть из-под надзора, отказываясь от угощения, предложенного стражем, каким бы тошнотворным оно ни было. Но это, призналась себе Ева, оказалось не таким уж отвратительным. Потянувшись носом к кружке и еще раз понюхав, она сделала глоток, а потом улыбнулась.
– А он неплохой. – И на этот раз она не обманывала. Джейми был бы доволен, хотя это не имело никакого значения.
– Да, – с достоинством согласился шотландец, – он таким и должен быть. Рецепт моей мамы. О-о, она много лет улучшала его. Пейте еще, если хотите.
Она сделала еще глоток и подвинула кружку обратно к нему.
– Ваша мать была пивоваром? – спросила Ева, обрадовавшись этой теме. Не часто случалось, чтобы она так просто находила подход к людям.
– Да. До самой смерти. – Он забормотал и перекрестился.
Ева последовала его примеру, и они погрузились в молчание.
Глядя на свои ботинки: деревянные подошвы сильно стерлись по бокам, кожа потрескалась – она не могла вспомнить, когда в последний раз снимала их. Похоже, с тех пор прошло несколько недель. Подол ее синей накидки, обшитый узкой тесьмой, вытянулся и в одном месте был разорван, и она несколько минут старалась его расправить. А ее ногти… О них страшно было даже подумать. Все рисунки с них смылись, они стали светло-розовыми до самых кончиков.
– У вас есть вишни? – неожиданно спросила она.
Оторвавшись от своей кружки, Ангус посмотрел на нее несколько настороженно и с полным недоумением.
– Если у вас есть вишни или, возможно, сливы, я могу сделать нечто замечательное.
Он откинулся назад и скрестил руки на груди. Вместо подозрения теперь у него на лице было написано недоверие: «Как такое грязное, жалкое подобие женщины может сделать что-то замечательное из слив?».
Но тем не менее она могла: из вишен, слив, моркови, множества других фруктов и овощей и даже из коры яблони – из всего, кроме человеческого сердца.
– Да, – медленно ответил он. – У моего соседа есть несколько деревьев дикой сливы. Правда, теперь уже не совсем дикой.
– Но мы же не станем беспокоить вашего соседа?
Чувствовалось, что под всей своей щетиной Ангус покраснел.
– Нет, я постараюсь достать через ограду.
– Так лучше всего, – засмеялась она. – И, быть может, у вас в огороде есть морковь? И хорошо бы яйцо или два, но если нет, это нам не помешает.
– Приятно слышать. – Ангус отхлебнул еще эля. – Это не похоже на то, что когда-то мама готовила для нас. Но ведь она не так уж часто пекла фруктовые пироги.
– Это не пирог, Ангус. И как много вас было у мамы?
Он потер край стола толстым, мозолистым пальцем и с гордостью сообщил:
– Одиннадцать, все мальчики. И все дожили до зрелого возраста.
– Но это ужасно! – Она откинулась на стуле. – Такая огромная семья! Ваша бедная мама, должно быть, не знала, что делать, – ведь в доме, наверное, было полно грязи.
Ангус рассмеялся и, вытянув перед собой ноги, скрестил их в лодыжках. На его штанах, выношенных и бледно-коричневых в потертых складках, вырисовывалась, как на старой карте, вся работа, которую он в них выполнял.
– Честно сказать, бывали дни, когда у нее действительно голова шла кругом. Но вам вряд ли это знакомо. Она была набожной. Никогда не теряла терпения. Ну, точнее, никогда без основания, – поправился он быстро, заметив, что Ева нахмурилась.
– А эта хранительница большой семьи… как она выглядела?
Ангус был озадачен.
– О-о, ну, она была… – он поднял руку примерно на уровень своего плеча, – и немного, ну… – Он соединил обе руки перед собой и совсем смутился, пытаясь описать необъятные размеры матери. – Я бы сказал, бывали, конечно, дни, но потом… – Он беспомощно махнул руками.
– А волосы?
– Каштановые. – Он вскинул взгляд.
Она расстроенно покачала головой.
– Какие именно каштановые? Как ствол дерева, на которое в один прекрасный день вы взобрались и с которого упали, до полусмерти напугав свою бедную маму? Или каштановые, как мелкая река после ливня?
– Как это. – Он с силой и уверенностью ткнул грубым пальцем в наплыв на столешнице.
Темные с рыжеватым оттенком – мгновенно, как знаток, определила Ева.
– Хорошо. А ее лицо?
– Больше похоже… – Он беспомощно посмотрел на нее. – На мелкую речку?
Она, снова откинувшись на спинку стула, рассмеялась, Ангус присоединился к ней, и примерно полминуты они смеялись над этим сравнением цвета лица его матери с мелкой, грязной рекой. Над несмелым ответом Ангуса, вызвавшим у нее определенное представление, и над сотней других вещей, наверное, можно было смеяться годами, но сейчас просто не было времени, поэтому эти короткие мгновения смеха были очень приятны. И Ева подозревала, что этот грубый и одновременно сентиментальный шотландец чувствовал то же самое.
– Я не смогу нарисовать ее точно, – продолжая улыбаться, сказала Ева и, встав, пошла к каминной решетке.
Когда она проходила мимо него, Ангус вскочил на ноги, несомненно, разрываясь между необходимостью не позволить ей убежать и желанием быть любезным хозяином для гостьи-женщины, – наверняка это ему привила мать.