– О чем задумался? – спрашивает меня Мануэла.
Она опускается рядом со мной, не опасаясь зазеленить свою красную юбку или прожечь ее брошенными, еще тлеющими кое-где окурками. Мне нравится эта ее бесшабашность. Вообще она мне нравится, но этого недостаточно.
Я пригласил ее сегодня вечером с тем, чтобы она простила меня за то, что не отвечал на ее звонки, но, если честно, с тем, чтобы выкинуть из головы ее подругу.
– О том, что есть некоторые вещи, которые никогда не меняются, – отвечаю я, глядя ей прямо в глаза. – А некоторые, наоборот, меняются постоянно.
Вижу, что она старается сделать вид, будто бы не понимает меня. Затем кривит рот в ухмылке:
– Что-то ты не больно-то ласков. Что-то не так? Это из-за того, что я тебе вчера звонила?
– Нет, что ты! – Я чувствую, как во мне нарастает досада, я ненавижу подобный род разговоров. – Просто кое-что идет не так, как надо, вот и все.
Мне совсем не хочется вдаваться в объяснения. И потом, что объяснять? Люди встречаются, нравятся друг другу, все кончается койкой или не кончается, это как волна, которая вздымается, и кажется, все способствует сближению, встречам, нарастанию близости, разогреву чувств, но вдруг волна спадает, из-за узнавания друг друга, или из-за очевидной несовместимости, или еще по какой причине, поди знай, по какой. И уже больше не вернуться на гребень волны, тем более когда она снова откатится в море.
– Тогда зачем ты меня пригласил? Для последнего дружеского траха на скорую руку по дороге на антресоль? – Она не скрывает ехидства.
– Потому что мне хотелось увидеть тебя, – отвечаю я. – И я надеюсь, мы будем видеться еще.
– Черт побери, вот это темп! – восклицает она. – Не прошло и трех недель, как ты уже предлагаешь мне обычное останемся друзьями.
– На самом деле не так. – Я смотрю на нее с легкой улыбкой. – По прошествии трех недель я готов предложить тебе остаться друзьями.
Я не испытываю никаких угрызений совести. Напротив, я спрашиваю себя: как некоторые верят или делают вид, что верят, в верность априори, будто речь идет о деловом обмене?
По ее лицу видно: она не знает, что делать – то ли обратить все в шутку, то ли взбеситься. Затем, вероятно это заслуга выпитого ею вина, верх берет смех. Она тянется ко мне и прикасается губами к моей щеке, в движении чувствуется сожаление.
– Кто бы она ни была, надеюсь, она заставит тебя попотеть, – говорит Мануэла, поднимается, отходит к группке поющих и садится спиной ко мне, рядом с Паоло.
Меня не удивляет, что после пары песен его рука оказывается под ее блузкой. Быстро действует мой дружок. Она не отталкивает его, более того, придвигается ближе, но так, чтобы этого не видела Доротэя, стоящая с другой стороны кружка певцов и увлеченно листающая старый скаутский песенник, который кто-то достал неизвестно откуда. Она единственная из всех озабочена тем, чтобы петь правильные слова.
Рука Паоло поглаживает спину Мануэлы, затем бедро и, наконец, добирается до ее полной тяжелой груди. Она поднимается и, сказав что-то, уходит в дом. Он следует за ней спустя несколько секунд, достаточных для соблюдения пристойности, но Доротэя не отрывает взгляда от песенника, а остальные слишком пьяны, чтобы обратить на это внимание. Лениво спорю сам с собой, где завершится эта история: в моей кровати, в кровати Лео или в ванной?
Через пять минут захожу в погруженную во мрак мастерскую, освещенную лишь двумя лампами по углам. В ней никого. Значит, они выбрали квартиру Лео, думаю я, но какое-то движение привлекает мое внимание, и я подхожу к входной стеклянной двери. И вижу, как под прикрытием ночной темноты и тени от навеса Паоло во внутреннем дворике трахает Мануэлу. Она сжимает его бедра согнутыми коленями. Прислонив ее спиной к высокой поленнице деревянных чурбаков, он входит в нее мощными толчками.
В дровяном сарае. Я и не предполагал, что ты такой романтичный, Паоло!
Я больше не хочу подсматривать и удаляюсь, думая о том, что у Мануэлы на спине останутся шикарные синяки, поскольку каштановые чурбаки совсем не гладкие и к тому же разного размера. Надеюсь только, что эти чурбаки не свалятся на них, прежде чем наступит грандиозный финал. Возвращаюсь к компании и сажусь рядом с Доротэей.
– Наконец-то ты оказал нам честь, присоединившись! – подмигивает мне Лео.
– Ты не видел Паоло? – спрашивает меня Доротэя.
– Он заканчивает для меня кое-какую работу в дровяном сарае. Скоро придет, – заверяю ее я.
Я не испытываю никаких угрызений совести. Напротив, я спрашиваю себя: как некоторые верят или делают вид, что верят, в верность априори, будто речь идет о деловом обмене? Любовью одаривают, любовь отнимают, она не программируется, не организуется согласно расписанию встреч. А мы живем, как загнанные в клетку системы, которая пытается принудить нас строить отношения с другими по модели коммерческого договора, в котором секс заменяет деньги, а верность, доверие, положение в обществе – аналоги биржевого товара. Свобода, выбор, волшебство? Об этом лучше забыть, они нерациональны.
Я не упертый картезианец. Я не утверждаю, что верность – это утопия. Но она не необходимость: человек постоянно находится в состоянии выбора. А это и телесная, и духовная проблема, а не проблема удобства или пользы.
У Доротэи – отдел печати в области, связанной с музыкой, а Паоло – большой босс в той же области. Почти все пары, которые я знаю, кажутся мне составленными согласно учебнику какого-то социолога. Все начинается с университета: ты студентка факультета права или психологии? Значит, окажешься в постели молодого выпускника или профессора права или психологии.
И дальше в жизни ничего не меняется, и даже по ошибке тебе не очутиться под одеялом почтового служащего, как бы ни хотели друг друга ваши тела. Терпеть не могу людей, которые живут вместе только потому, что, как куры в курятнике, были вскормлены в одной и той же клетке. Ладно, это их дело. Я же защищаю свою порочность – чистый романтизм, по сути, – перед лицом этого удушающего дарвинизма.
Даже если, откровенно говоря, сегодня вечером его-то мне и не хватает. Мне мало этого танца тел, то сплетающихся, то расплетающихся. Не бывает, чтобы здесь и сейчас все было, как хочется. Видимо, поэтому меня все так раздражает сегодня, да я еще и сам повышаю градус раздражения, будто ссорюсь сам с собой.
– Чего ты такой мрачный? – спрашивает меня Доротэя. – Посмотри, что я нашла! – И с радостной улыбкой сует мне под нос старый песенник. – Такое ощущение, что я вернулась в детство, тут все песни Баттисти! [22]
Она протягивает Лео песенник, открытый на какой-то странице, и просит подыграть.
И я присоединяюсь к хору, смеясь сам над собой и над жизнью.
Я выныриваю из тенистой Галереа Витторио Эммануэле, и у моих ног простирается блестящая от дождя площадь Делла Скала. Всего пять часов пополудни, но от сильного дождя, льющегося из тяжелых серых туч, воздух так темен, словно наступил вечер. Поэтому открытый взгляду еще не освещенный элегантный старинный фасад театра выглядит немного депрессивно. Под его портиком, привыкшим к столпотворению, сейчас кучкуются лишь несколько бездельников и туристов. Нагнув голову, натягиваю на нее воротник вельветовой куртки, которую в спешке откопал в шкафу, и бегом пересекаю пустынную площадь с ее зеленью, побиваемой секущим дождем. Температура резко упала, трудно поверить, что на дворе весна.