О Рэе он в тот момент тоже не думал; знал, что его увезли в полицию, но был уверен, что его хотят лишь расспросить о подробностях происшедшего и вот-вот отпустят.
Очнулась Мэрион в полдень — совсем ненадолго, всего на пару минут. Попросила пить, сделала несколько жадных больших глотков из поднесенного сиделкой поильничка и, едва уронив голову на подушку, снова отключилась.
Узнав об этом, Рамсфорд возблагодарил Бога и поехал в резиденцию — отсыпаться.
Поздно вечером позвонила сиделка, доложила, что мисс Рамсфорд недавно пришла в себя. Поужинала — съела омлет и фруктовый йогурт, спрашивала, во сколько начинают пускать посетителей, а сейчас спит — не без сознания, а именно спит.
К этому времени посол уже знал, что Рэй арестован и что ему грозит обвинение в незаконном владении оружием, угрозе жизни и здоровью людей и нанесении телесных повреждений. Понимал и то, что скрыть от Мэрион это не удастся и придется сказать ей самому, не дожидаясь, пока она узнает от других.
Ровно в восемь Рамсфорд был уже в больнице.
Когда он вошел в палату, Мэрион сидела на постели и чистила апельсин. Увидев его, просияла. В следующий миг глаза ее метнулись за его плечо, словно ожидая увидеть там еще кого-то; снова уставились на него — настойчиво и вопросительно.
Присев рядом, он взял ее за руку — лучше не тянуть, сказать сразу…
Он говорил и видел, как с каждым словом застывает ее лицо, как испуганно расширяются глаза. Замолчал — Мэрион еще пару секунд смотрела на него, словно не веря тому, что услышала, потом вдруг вскинулась, пытаясь соскочить с кровати. Рамсфорд еле успел перехватить ее, она отбивалась, плакала и кричала: «Пусти меня, пусти!.. Я пойду, я скажу… Рэй, он… это же нечестно, неправильно!»
На крик вбежала испуганная медсестра — Рамсфорд махнул рукой, отсылая ее.
— Я делаю все, что могу, понимаешь — все! — прижимая Мэрион к себе и поглаживая по спине, повторял он снова и снова. — Завтра тебя выпишут, ты вернешься домой, к тому времени наверняка у меня будут какие-то хорошие новости… возможно, он вообще уже дома будет. Все не так страшно, я тебя уверяю!
Наконец она кое-как успокоилась, вытерла слезы и спросила дрожащим голосом:
— Ты правда сделаешь так, чтобы его отпустили?!
— Да. Я сделаю все, что смогу, — еще раз повторил Рамсфорд.
Слушания по санкционированию ареста Рэя были назначены на два часа дня. По идее, сразу после этого его должны были освободить — он не террорист и не серийный убийца, нет никаких оснований держать его в камере.
В тот момент Рамсфорд был уверен, что, задействовав свои связи, ему удастся сделать так, чтобы дело против Рэя закрыли — и побыстрее отправить его в Штаты, от греха подальше. Из больницы он поехал прямо в резиденцию, заперся в кабинете и принялся составлять список тех «кнопок», на которые можно надавить, чтобы добиться этого.
И вот тут-то и позвонил опять Кохрейн…
Для начала помощник госсекретаря, как и в прошлый раз, поинтересовался состоянием Мэрион и любезно пожелал ей скорейшего выздоровления. Но то, что он сказал дальше, повергло Рамсфорда в шок: по сведениям госдепартамента, к обвинениям, которые прокурор собирался выдвинуть против Рэя, добавилось еще одна статья, куда более весомая, чем все остальные — истязание.
Посему Джефферсону Рамсфорду, послу Соединенных Штатов в Италии, было предписано, насколько это возможно, дистанцироваться от Рэя Логана, то есть не пытаться добиться его освобождения, не звонить ему и не навещать. Разумеется, консульский отдел посольства будет принимать участие в судьбе молодого человека — в рабочем порядке, как если бы речь шла об обычном туристе, но сам посол не должен иметь к этому отношения.
Никаких публичных выражений сочувствия, никаких — боже упаси! — заявлений в поддержку Рэя. Предоставить его собственной судьбе и сделать все, чтобы эта история получила как можно меньшее освещение в прессе и побыстрее забылась.
Рамсфорд слушал молча, лишь когда Кохрейн закончил, сказал:
— Вы, кажется, забыли, что речь идет о моем приемном сыне.
— Но ведь официального усыновления не было! — парировал помощник госсекретаря. — Да, будучи подростком, он некоторое время жил у вас в доме, но и только. — По его безаппеляционному тону было ясно, что решение уже принято и возражать бесполезно.
— Да, и насчет вашей дочери, — продолжал Кохрейн. — Как я понял, она еще не оправилась от происшедшего. Возможно, ей лучше было бы вернуться домой, в Штаты? Знакомая обстановка, да и меньше шансов, что туда доберутся репортеры…
— Да, наверное, — сказал Рамсфорд; добавил — осторожно и обтекаемо: — Я посмотрю, что можно сделать в этом направлении.
Засим помощник госсекретаря вдруг резко сменил тему — заговорил о готовящихся торговых соглашениях, ни с того ни с сего посетовал на погоду — «вы там, в Европе, небось забыли, что такое тайфун!» и рассказал, как ездил недавно на рыбалку. Рамсфорд ждал, уверенный, что «под занавес» Кохрейн приготовил для него еще какую-то гадость.
— Да, и еще одно, — «вспомнил» тот наконец. — Завтра к вам прилетит Парсонс из Бюро по дипломатической безопасности. С ситуациями, подобными вашей, он уже сталкивался и, думаю, будет вам сейчас полезен.
— Да, я понимаю, — ответил Рамсфорд и после обмена формальными прощальными любезностями опустил трубку на рычаг — осторожно, словно это была готовая ужалить змея. Подумал со злостью: «Ревизора решил прислать! Надсмотрщика — чтобы приглядел за тем, достаточно ли исправно я предаю Рэя!»
Он слишком много лет был политиком, чтобы не знать, что там, где речь идет об интересах государства, для морали часто не остается места. Но никогда еще это не касалось его настолько непосредственно — его и его семьи…
С одной стороны, Рамсфорд не мог не понимать позицию госдепартамента: посол всегда, даже в своей частной жизни, является представителем своей страны и не может, не должен иметь ничего общего с человеком, обвиняемым — пусть не прямо, но слово это зловеще витало в воздухе — в пытках. Не дай бог, в какой-нибудь газете появится статья о том, что посол США в Италии пытается спасти от справедливого наказания злодея, который — о ужас! — зверски пытал человека (и неважно, что тот перед этим похитил дочь посла). Особенно нехорошо такая статья смотрелась бы после недавней шумихи по поводу пыток, применяемых ЦРУ в тюрьме для террористов в Гуантанамо, и могла спровоцировать очередную волну антиамериканских выступлений.
С другой стороны, все время, пока он слушал Кохрейна, ему хотелось перебить, крикнуть в голос: «Да как вы можете требовать от меня такого?! Он же спас мою дочь!»
«Не пытаться добиться освобождения, не звонить, не навещать, словом, дистанцироваться» — великолепно подобранное слово: обтекаемое, политкорректное, на деле же — синоним подлости и предательства.
Рэй сделал невозможное — спас Мэрион, вытащил из жуткого бетонного гроба, в который ее запихнули похитители. Еще неизвестно, была ли бы она сейчас жива, если бы не он! И мало того, что его хотят теперь за это судить — так даже не дают помочь ему, хоть как-то позаботиться и поддержать!