И правда, когда я в полдень вернулся в гостиницу, директриса довольно тепло поприветствовала меня, сообщив, что ресторан откроется в тот же вечер. Появились новые постояльцы, английская супружеская пара лет шестидесяти, у мужа была внешность интеллигента, или, бери выше, – ученого, из тех, что до одури посещают самые отдаленные церкви, до тонкостей изучив романское искусство Керси и влияние зодчих Муассака; с такими, как он, проблем не возникает.
На каналах iTélé и BFM по-прежнему обсуждали политические последствия переноса второго тура президентских выборов. Тем временем заседало политическое бюро Соцпартии, заседало и политическое бюро Мусульманского братства; даже политическое бюро ЮМП решило, что не вредно бы позаседать. Журналисты, один за другим выходившие в прямой эфир из штабов партий с улицы Сольферино, с улицы Вожирар и с бульвара Мальзерб, ухитрялись заболтать тот факт, что в их распоряжении нет никакой достоверной информации.
Около пяти часов я снова отправился в деревню: сюда постепенно возвращалась жизнь, булочная открылась, по площади Консулов сновали люди; попробуй я вообразить, на что могут быть похожи жители деревушки Ло, я, скорее всего, оказался бы недалек от истины. В “Спорт-кафе” народу было мало, интерес к политическим новостям вроде бы угас, телевизор в глубине зала был включен на канале Tele Monte-Carlo. Я уже допивал пиво, когда мне послышался знакомый голос. Я обернулся: Ален Таннер, стоя у кассы, расплачивался за коробку сигарилл “Кафе-крем”; под мышкой он сжимал пакет из булочной с торчавшей наружу буханкой деревенского хлеба. Муж Мари-Франсуазы тоже обернулся; глаза его округлились от изумления.
Позже, за следующей кружкой пива, я объяснил ему, что попал сюда случайно, и рассказал про заправку Пеш-Монта. Он внимательно выслушал меня, ничуть не удивившись.
– Так я и думал, – сказал он, когда я закончил. – Я подозревал, что, помимо нападения на избирательные участки, имели место и другие столкновения, о которых не сообщали в прессе; наверняка их было немало по всей Франции…
Его собственное появление в Мартеле было отнюдь не случайным: тут находился дом, принадлежавший его родителям, он был уроженцем этих мест и рассчитывал, выйдя в ближайшее время на пенсию, поселиться в Мартеле. Мари-Франсуаза не сомневалась, что если победит мусульманский кандидат, на кафедру она не вернется, так как в исламском университете женщинам преподавать не разрешается, это без вариантов. А как же его служба в УВР?
– Меня уволили, – сказал он, еле сдерживая ярость. – Меня уволили в пятницу утром, и вместе со мной всю мою команду Это произошло мгновенно, нам дали всего два часа, чтобы освободить кабинеты.
– А почему, вы знаете?
– О да! О да, я знаю почему… Днем в четверг я написал рапорт начальству о том, что инцидентов следует опасаться в самых разных населенных пунктах; целью этих инцидентов будет срыв голосования. Они ровным счетом ничего не сделали; на следующий день мне просто указали на дверь. – Он дал мне переварить эту информацию и спросил: – Ну так? К каким тут выводам можно прийти, по-вашему?
– Вы подразумеваете, что правительство хотело, чтобы избирательный процесс был сорван?
Он медленно покачал головой.
– Я бы не взялся доказывать это следственной комиссии. Ведь мой рапорт не был таким уж конкретным. Например, сопоставив донесения моих информаторов, я заключил, что что-то должно произойти в Мюлузе или его пригородах, но не мог же я точно сказать, на каком именно избирательном участке – Мюлуз-2, Мюлуз-5 или Мюлуз-8… А для того, чтобы взять под охрану все участки, пришлось бы задействовать огромные силы; то же самое касалось и других проблемных точек. У моих шефов на такой случай всегда есть отговорка, что УВР часто паникует попусту; мол, они пошли на вполне допустимый риск. Но повторяю вам, я знаю, что говорю…
– И кто, по-вашему, стоит за этими беспорядками?
– Именно те, про кого вы подумали.
– Идентитаристы?
– Частично, да, идентитаристы. А еще молодые мусульмане-джихадисты, их, кстати, приблизительно поровну.
– По-вашему, они связаны с Мусульманским братством?
– Нет. – Он решительно покачал головой. – Я потратил пятнадцать лет жизни на изучение этого вопроса; нам не удалось обнаружить ни отношений, ни даже отдельных контактов между ними. Джихадисты – это сбившиеся с пути салафиты, предпочитающие проповеди насилие, но они все-таки остаются салафитами и считают Францию землей неверия, дар аль-куфр; для Мусульманского братства, напротив, Франция потенциально является частью дар аль-ислама. Но главное, салафиты заявляют, что вся власть идет от Бога и сам принцип народных представителей – это кощунство, им и в голову никогда не придет ни основать, ни поддержать политическую партию. При этом молодые мусульманские экстремисты, хоть и зачарованы мировым джихадом, в глубине души желают победы Бен Аббесу; они в нее не верят, полагая, что джихад – единственно верный путь, но и мешать ему не станут. То же самое верно и в отношении Национального фронта и идентитаристов. Для последних единственный правильный путь – это гражданская война, но многие из них, прежде чем стать законченными радикалами, были связаны с Национальным фронтом, и вредить им они не будут. Национальный фронт и Мусульманское братство изначально решили идти на выборы; они, словно на спор, вознамерились взять власть, соблюдая правила демократической игры. Что любопытно… и даже забавно, если хотите… несколько дней назад и европейские идентитаристы, и мусульмане-джихадисты убедили себя, независимо друг от друга, что победа останется за противником и что им ничего не остается, как сорвать текущие выборы.
– И кто из них прав, на ваш взгляд?
– Понятия не имею. – Он наконец расслабился и широко улыбнулся. – Если верить легенде, доставшейся нам в наследство от прежней Общей разведки, у нас есть доступ к закрытым опросам, которые не предаются гласности. Это, конечно, все детский сад… Впрочем, доля правды в этом есть, традиция есть традиция, в каком-то смысле. Так вот, результаты закрытых опросов на сей раз совпали с официальными: 50 на 50, с точностью до нескольких десятых…
Я заказал еще два пива.
– Приходите как-нибудь поужинать, – сказал Таннер. – Мари-Франсуаза будет рада вас видеть. Она, конечно, очень расстроена тем, что придется бросить университет. Мне, в общем, плевать, я в любом случае через два года вышел бы на пенсию… Да, закончилось все не лучшим образом; но я наверняка получу пенсию в полном объеме и еще какую-нибудь показательную премию, думаю, они будут из кожи вон лезть, только бы меня заткнуть.
Официант принес пиво и мисочку с оливками; в кафе прибавилось народу, все говорили очень громко и, судя по всему, были знакомы между собой, некоторые, проходя мимо нашего столика, здоровались с Таннером. Я в растерянности съел две оливки: что-то от меня все же ускользало в логике событий; конечно, я мог бы с ним это обсудить, вдруг у него возникнут какие-то мысли по этому поводу, у меня создалось впечатление, что у него есть мысли по самым разным поводам; я пожалел, что до сих пор лишь вскользь и между делом интересовался политикой.