Младший Димург резко остановился перед замерше-опешившим Опечем, и, полыхнув очами, враз осыпал его с головы до ног капельками воды, также мгновенно обернувшихся в мельчайшую изморозь укрывшую волосы и одежду последнего белым налетом.
– Я? – взволнованно дыхнул Опечь и в его черных очах блеснула зримая зеркальность, вроде он расстроился той несправедливости. – Но я, однако, считаю, коль тебе интересно, что и впрямь не стоило отдавать Еси в руки Расов, ибо это не дает возможности в целом влиять на ее удел, как нам надо.
– Ох, Опечь, – недовольно протянул Мор и скривил свои плотные, широкие, вишнево-красные губы. – Я надеялся, ты меня поддержишь или хотя бы промолчишь. Стынь, еще совсем дитя… чадо… Он не понимает далеко идущих замыслов Отца и ерепениться по пустякам, что совсем не нужно… Никому, ни одному Димургу. И посем, Отец столько пережил из-за его болезни. Столько потрачено сил, чтобы наш, бесценный, малецык выжил, восстановился.
Старший из Димургов смолк, и тягостно вздохнул, вероятно, не в силах сносить того разлада меж Отцом и братом… разлада, каковой вылился в его скрытность. И в зале меж тем наступила тишина, порой нарушаемая сызнова принявшимся фланировать взад… вперед Стынем, слышимым высоким писком притаившегося шишигана, да позвякиванием голубых, полусферической формы, облаков в своде, точно творенных из льда, похоже, от производимого Богами гула и гнева, жаждущих полопаться.
– Я, конечно, мог промолчать, – немного погодя отозвался Опечь и провел перстами по толстым рдяным устам, схожим с устами Вежды. – Однако ежели я все время буду молчать, у вас возникнут сомнения в моих способностях мыслить. Потому я лучше выскажусь о чем думаю, так велел мне поступать Отец. Если бы я оказался на месте Стыня, также приложил все усилия, чтобы сохранить жизнь этому Липоксай Ягы, або поколь девочка находилась со мной в дольней комнате, я чувствовал те плотные узы любви, оные она испытывает к нему.
Поколь братья столь разгорячено толковали меж собой и оттого в своде залы трескались на части однозначно превратившиеся в ледяные сгустки облака, одна из зеркальных стен пошла малой рябью, которую никто не приметил, а миг спустя в помещение вошел Перший. Он взволнованно оглядел своих сынов и остановил взор на мечущемся обок братьев Стыне, да разком поднял вверх правую руку. И тот же миг змея в его венце свершила резкий рывок вперед, и, открыв широко пасть, выдохнула оттуда полупрозрачный сизый дымок, обдавший и единожды облизавший лица Мора и Опеча, тем самым сняв с них напряжение и сомкнув рты. Дымок нежданно, будто набравшись объема, переместился на прохаживающегося Стыня и в доли секунд плотно окутал его. Схоронив в своем густом, сизом мареве не только фигуру Бога, но и сами его движения, одновременно остановив само перемещение. И тотчас в зале повисло отишье… такое густое… густое… умиротворяющее, схожее с замершей на утренней зорьке природой, ожидающей восшествия на небосвод мощного солнечного светила.
– Отец, – наконец выдохнул Мор, не ожидающий, судя по всему, столь скорого и бесшумного возвращения Першего. – Ты вернулся.
– Да, мой дорогой малецык, уже вернулся, – голос старшего Димурга был насыщен любовью в отношении своих сынов, такой же плотной как дымок поколь укутавший Стыня.
Перший неспешно подошел к младшему Димургу и когда с него обрывочными кусками сползли дымчатые испарения, вроде опавшая кожа, нежно обняв его… обвив руками, прижал к своей груди. Погодя ласково поцеловав в курчавые, черные волосы, с коих вместе с испарениями бесследно испарился и сам венец Стыня. Той явленной любовью Перший мгновенно снял всякое напряжение с сына, умиротворив его допрежь плещущийся гнев.
– Как Еси, Отец, – отозвался Опечь, не сводя взора с Першего и Стыня, да благодушно просиял таковому теплу.
– Все хорошо, моя бесценность… с Еси все хорошо, – немедля отозвался старший Димург, ласково проведя ладонью по волосам младшего сына и лишь окончательно убедившись, что тот спокоен, раскрыл объятия и выпустил его из них. – Как я и предполагал, так сказалось напряжение испытанное Крушецом, кое поколь выходит таковым образом… Малецык попробовал то, на что не имелось сил. Трясца-не-всипуха предложила, абы успокоить Дажбу, отправить отображение Крушеца к Кали-Даруги, чтобы живица посоветовала как себя вести в отношение него. И вообще высказалась по поводу состояния нашего малецыка. Хотя я убежден, это лишняя тревога, впрочем, решил уступить, чтобы Дажба чувствовал себя уверенней… Похоже, после давешней жизни Крушеца, у Дажбы только мнение Кали-Даруги вызывает успокоение. Ну, а лебединых дев, наша бесценность слышит, потому как уже сейчас его способности достаточно мощные, посему их придется заменить на более сложное создание.
– Отец прости… прости меня такого неслуха, – слышимо для одного Першего дыхнул Стынь и туго вздрогнул под любовным его взглядом.
– Все хорошо, мой дорогой, не надо даже и тревожиться, – довольно-таки степенно протянул старший Димург и приобняв сына за плечи медленной поступью направился с ним к пухнущему и увеличивающемуся в размерах пурпурному креслу, хотя точнее будет сказать уже дивану.
Туга решилась зайти в опочивальню божества пару часов спустя, после ее выдворения оттуда и нашла крепко почивающую на ложе девочку. Нянька заботливо прикрыла ножки юницы пуховым одеяльцем, и, убрав с порозовевшего личика прядь волос нежно ей улыбнулась. Да, несмотря на позднее время, не стал будить, понеже, как и другие люди, соприкасающиеся с Есиславой, очень ее любила и всяк раз при общение с ней испытывала какой-то непонятный трепет. Туга неспешно опустилась на плетеное кресло и замерла, ожидая когда чадо пробудится, погодя, однако, и сама склонив голову на грудь, почитай упершись в нее подбородком, задремала. Вмале начав выводить какие-то булькающие, прерывчатые храпы.
Яркие лучи солнца, здесь в горах еще более близкие к жилищам людей, светозарно озарили опочивальню, пробившись сквозь густые, собранные в полосы бирюзово-желтые завесы и своим слегка зеленоватым оттенком укрыли всю комнату. Они дотянулись до ложа девочки тончайшими струйками, и нежно прикоснувшись к коже ее лица, приголубили губы, очи да словно облобызали рыжие волосики, тронув там каждую кудельку. Есинька глубоко вздохнула и от тех полюбовных ласк отворила глазки, нежно улыбнувшись этому живому солнечному свету, теплу, миру оный жил вкруг нее и каковой ей, в отличие от Крушеца, был вельми близок.
Густые трепыхания губ няньки, выдули и вовсе хлюпающий звук рокотание, будто она захлебывалась собственным дыханием. Еси торопливо поднялась на ложе, и, усевшись, благодушно уставилась на спящую Тугу, последнее время, в связи с отъездом старшего жреца, бессменно проводящей свои дни и ночи подле отроковицы, а посем огляделась… не ведая, что еще час назад находилась на хуруле, космическом судне Зиждителя Дажбы, прицепившегося одним своим концом к спутнику Месяцу.
– Вот я вам, ваша ясность как есть говорю… как есть, – с горячностью дыхнул Лихарь и для верности хлопнул себя кулаком в грудь. – Обитают такие существа в Наволоцкой волости. Я их сам не видел, однако про них слыхивал.