Всегда… Во все времена… При разноречивых правителях… Тех аль иных установленных, измышленных религий…
Вероотступник, инакомыслящий, еретик, раскольник, диссидент. Словом тот, кто не принимает господствующего исповедания, власти. Имеющий свою собственную идеологию, признанную правящей системой вредной, опасной, а то и вовсе преступной…
Преступной, в первую очередь потому как отличной от общей массы…
Преступной, потому как подрывающей устои господства определенной власти или религии.
Порой такие люди восстают открыто. И также открыто говорят о своем инакомыслие. И это совсем не значит, что оно вредное иль опасное. Чаще оно просто иное… другое… не совсем понятное, доступное для большинства, что величают чернью.
Иноредь такие люди живут подле, вроде как и вовсе не заметно… бесшумно… в глубине самого общества, одначе, восстают в каждом своем поступке, мысли… действии. Они бьются также беззвучно, хотя и прилагают все свои силы, изредка доходя в том до безумия, остервенелости… до того самого мига поколь не прекратят дышать, абы поступать по другому не просто не хотят, не могут.
Отребье!
Впрочем, иной раз под таким словом скрываются совсем другого сорта люди. И то уже действительно отребье, отбросы, подонки, нравственные уроды, те которые точно и не умеют любить, не могут чувствовать. Или как говорят в народе – люди не имеющие души… потерявшие ее, а быть может просто и не обладающие ею как таковой…
Ею – душой!
Душой! Той самой яркой звездочкой, крошечкой, пылинкой, электроном, однако, рожденной божественной силой и жертвой, а потому связанной с их великой, недоступной пониманию мощью.
К какому отребью относится мальчик Лихарь?.. Из какого лохмотья он вышел?.. Он, невзрачный, завшивленный мальчишка приведенный в поместье, по-видимому, согласно чьего-то божественного замысла, а посему и прошедший столь дальний путь, преодолевший каменный забор, схоронившийся от мощных наратников и все для того, чтобы встретиться с Еси. Днесь можно лишь догадываться каким образом он преодолел все преграды и, что несет внутри себя. Догадываться или ожидать его поступков, исполнения замыслов Бога, которому надо, чтобы Крушец. Бесценное, драгоценное чадо, познав человеческое, как можно скорее приобрел присущую ему по рождению божественность. Вскоре возродившись в Творца… Создателя… Бога… Зиждителя… аль все же в Господа.
В белой беседке на принесенном круглом и единожды низком столике стоял глиняный, расписной кувшин и две братины, а в самой его срединке поместился серебряный, изукрашенный резьбой ларь с приоткрытой округлой крышечкой таящий внутри себя те самые сласти привезенные старшем жрецом, божеству.
Есинька съела совсем немного сластей, понеже не только была сыта, но глядя на Лихаря, запихивающего себе в рот, кажется, зараз калугу, мазуну, цукаты, леваши, левашники, пастилу, сладкое тесто, пряники, сухое варенье и вовсе постеснялась взять больше, и тем смутить его.
– Ты только не ешь леваши из малины, – негромко протянула девочка, с жалостью глядя на торопящегося засунуть в рот как можно больше и быстрее сластей мальчика. – Леваши которые я показала… Я угощу Ксая, он их любит. А все остальное кушай и не торопись так, я не заберу.
Отроковица неспешно поднялась с топчана, и, взяв со стола, влажный ручник утерла им руки и губы, все еще не сводя взора со стоящего напротив нее отрока. Она протяжно вздохнула, сочувствуя Лихарю всем сердцем, так как понимала, что тот не имея заботливых, любящих родителей был лишен и ласки, и попечения. Проживая в воспитательном доме, он не имел, как, к примеру, она, той щедрости от взрослых, той нежности от людей и даже Богов, и рос в достаточно строгих правилах. Есинька была очень добрая, чуткая девочка и потому все эти дни, что малец жил подле нее очень его жалела, подкармливала со своего стола самой вкусной выпечкой… Перед обедом отбирая ему в тарель лучшие куски мяса, рыбы и после относя пищу в беседку да под наблюдением скармливая это ему. Лихарь всегда ел спешно, давился пищей и порой, как казалось Еси, и вовсе сглатывал ее, не прожевывая, чем вызывал в ней еще большую жалость.
Нынче Лихарь допил молоко с братины, сунул в рот еще цукатов, и, утерев губы о рукав рубахи, широко улыбнулся Есиславе, направившейся к прудику.
– Кушай, кушай еще… коли хочешь, – поощрительно протянула девочка, и, склонив голову на бок, оглядела покрытые медовым блеском уста мальца. Единожды осознавая, что, скорее всего, видит Лихаря последний раз, поелику Липоксай Ягы судя по бросаемым на Таислава взглядам недоволен тем присутствием в поместье, а посему незамедлительно вернет его в воспитательный дом.
И Еси знала, даже если она станет просить, ей не удастся уговорить вещуна изменить своим принципам. Потому как все, что касалось не божества, для старшего жреца было строго исполняемо согласно оставленных предками законов, традиций и обычаев. Девочка ведала, наверняка, что Ксай найдет такие слова, которые она не сумеет оспорить. Потому как он был очень мудр, а Есинька настолько сильно его любила и так мощно зависела, что никогда не позволила бы себе огорчить. Тем паче сейчас, когда она так за ним соскучилась.
– Спасибо, ваша ясность, но я уже наелся, – сызнова утирая губы о рубаху, точно стараясь оттереться от меда, откликнулся мальчик и торжествующе похлопал себя по животу.
Лихарь за эти дни, что находился в поместье, значительно набрал в весе, можно сказать даже подобрел в телесах. И та рубаха, оная в первые дни висела на нем точно мешковина, теперь уже плотно облегала его слегка выпирающий вперед живот.
– Ну, раз наелся, – сварливо пробухтела стоящая подле входа в беседку Туга, недовольно наблюдающая за столь прожорливым, как она считала отроком, потому в этот раз не решившаяся оставить его наедине со сластями. – Тогда пойди, умойся, нешто можно быть такой грязнулей и утирать сладкие губы о рубаху.
Малец, одначе, никак не откликнулся на слова няньки, по-видимому, обладая как правильно подметил его наставник не малой долей хитрости, он четко понимал в чьих руках находится ноне власть, посему всегда лебезил лишь перед Есей и Таиславом.
– Так, что ваша ясность, выходит, прилетел его святость вещун Липоксай Ягы? – погодя вопросил Лихарь, с какой-то затаенной грустью глянув на подошедшего слугу который забрал пустые братины и кувшин, прикрыл крышку ящика со сластями и утер влажным рушником стол от капель меда.
– Не уноси ящичек, Вернуш, – торопливо откликнулась Есислава. Она присела на корточки у рубежа беседочки и прудика и принялась, как любила плескать водичку перстами. – Я хочу угостить Ксая.
– Слушаюсь, ваша ясность, – отозвался слуга, и, преклонив голову пред чадом, покинул беседку, унося с собой всего-навсе пустую посуду.
– Да, Ксай, приехал, – медленно роняя слова, произнесла девочка, поводя кончиками пальчиков по воде днесь ее точно лаская. – Знаешь, ты, Лихарь, если только Ксай с тобой заговорит, не выдумывай ничего. Сказывай правду, потому как Ксай не будет слушать вранье и непременно за него накажет. Понял?