– Небо?! А почему и впрямь альвы не говорили нам о тех физических проблемах плоти?
И поспрашания его звучали так, словно это Небо, не Седми, был Творцом белоглазых альвов и ноне так опростоволосился.
– Сказывали, – чуть слышно отозвался старший Рас, готовый принять на себя любую вину, только бы умиротворить столь любимого им сына. – Это просто я не ведал, как поступить… не желая еще больше навредить плоти и лучице.
– Сейчас вред заключается в том, абы делать вид, что меня не слышно, – все еще не отворяя очей, произнесла Кали-Даруги, и второй язык, пролегающий по подбородку, легонько шевельнулся, будто ползущая змея, тем движением снимая с лица ее неприятный гниюще-пятнистый цвет. – Сейчас самое важное продлить. Как можно на дольший срок жизнь плоти. Для того нужны условия… Лучице и плоти необходимы одиночество. Вы того их обоих лишаете. Потому госпожа все время нервничает, не слышит лучицу, не понимает, что та ей говорит и потому нет общих связей, а это может грозить при смерти плоти отпочкованием от мозга. Лярва для них обоих наилучший вариант… И еще… Хочу предупредить лично вас, Зиждитель Небо! Коли вы часто будете говорить мне нет! я свяжусь с Родителем и буду уже через него выдавать свои рекомендации.
– Ладно, ладно, я же не сказал нет, – спешно протянул Небо, и губы его туго изогнулись, отчего враз затрепетали волоски усов прикрывающих их сверху. – Просто попросил, предложить, что-то иное. Но коли ты, считаешь, тень лучшим, на том и порешим… Я отправлюсь за ней в Северный Венец тотчас.
– Нет за Лярвой не надо отправляться в Северный Венец, она на маковке четвертой планеты у мальчика Господа Темряя, – глубоко вздохнув, ответила демоница, и, отворив очи, только пока два, более ровно взглянула на старшего Раса. – Я привезла неких существ с собой, думала, могут потребоваться.
– Седми, прошу тебя, – Небо послал сие сыну мысленно так, чтоб Кали-Даруга его не услышала, и шевельнул правыми перстами, тем движением разрывая скучившиеся в плотный ком облака в одной стороне своды залы, похоже испугавшиеся и сгрудившиеся в единое целое от гнева демоницы. – Скажи Кали-Даруге, чтобы тень не входила в капище, уж мне неприятно видеть ее подле девочки.
Седми не отозвался Отцу, одначе, немедля озвучил просьбу его рани от своего имени, вероятно, чтобы она не отказала:
– Кали ты только повели Лярве, чтоб в капище не заходила. Уж больно противное создание… А я за ней слетаю к Темряю. Будет, кстати, о чем с ним потолковать и приглядеть, ибо мало ли чего там намудрит, наш великий экспериментатор.
– И последнее, – теперь Кали-Даруга отворил и третий глаз, тепло засияв улыбкой и развернувшись к сыну Небо добавила, – желательно всем Расам повидаться с госпожой, что, конечно, не касается Господа Огня… Однако, ей особенно надобна встреча с Зиждителем Небо и Зиждителем Дажбой.
В большой цилиндрической формы зале гарана Атефов с нависающим дюже низко ровным сводом, и стены, и потолок были ярко-зелеными, а пол бурым и рыхлым будто поднятая плугом оземь. Сами стены, испуская из себя зеленоватую дымку света, наполняли залу почитай лазурным сиянием, из них порой показывались тонкие бурые отростки ветвей, тонконосые травы или трепещущие листы, вероятно тревожась аль вспять жаждая набрать мощи и враз оплести все это могутное помещение. Курящаяся дымка, в целом даруя этому залу свет, скапливалась в самом его средине как раз над вылезшими из пола-оземи длинными, изогнутыми, корнями, весьма широкими в обхвате и почти черными, оные образовали мощное кресло, столь плотно переплетаясь меж собой, что едва заметными полосами проглядывали стыки таковых схлестов.
Напротив того трона стояло стуло менее значимое и твореное уже не из корней и стволов, а лишь из ветвей одначе вельми объемных в размахе, кои живописали также сидение, ослон и подлокотники. Трон Асила ноне пустовал, зато кресло было занято Седми. Обряженный в долгую серебристую рубаху, прикрытую сверху черным плащом дюже сквозным, накинутым на плечи и скрепленным на груди крупной серебряной пряжкой увенчанной шаровидным янтарем, сын Небо опершись об ослон и сложив руки на облокотницы, сидел, сомкнувши очи. Казалось, Бог был весьма утомлен. Хотя по вздрагивающим чертам его лица и иноредь вспыхивающим в золотом сиянии багряных искр понималось… не столько устал, сколько досадовал. Кроме Седми в зале находился Усач, тот самый, каковой имел слегка красноватый отлив кожи, все же сохранившей отличимый признак всех Зиждителей золотое сияние. Он все также был оголен, только зелено-голубоватая набедренная повязка укрывала его бедра до колен, да стягивал стан платиновый пояс украшенный изумрудами и бериллами по окоему с золотой застежкой изображающей трилистник. Право молвить, в этот раз на голове среднего из сынов Асила находился венец, где платиновый обруч был унизан по нижней грани небольшими синими сапфирами, а поместившийся на нем высокий колпак из серебряных переплетений, вроде стыковался зелеными, крошечными изумрудами.
Усач сидел подле одной из стен, опершись спиной о ее поверхность. Вернее будет молвить, он не столько опирался о саму стену, сколько вылезшие из нее махонистые бурые ветви слегка придерживали в разных местах могутную перетянутую мыщцами-корнями спину Бога. Почасту Атеф зыркал в направлении замершего Седми и гулко стенал… так, что создавалось впечатление, боялся и, единожды, хотел заговорить с Расом. Одначе, сын Небо будто не слышал тех горестных возлияний Бога, чудилось и вовсе едва сдерживал в себе гнев.
Нежданно гладь одной из стен вельми зарябила, заколыхалась, а после ее поверхность, словно вода в озерке, разошлась в стороны и показались схлестанные весьма плотно ветви с сотрясающимися в их завершиях листочками. Они покрывали весь проем от своду до пола и подступали к отхлынувшим стенам. Еще морг и ветви принялись торопливо расплетаться и выбрасывать длинные отростки вправо и влево от себя, а также вперед, очерчивая тем самым закуток прохода. Мгновение спустя то уже был прямоугольный коридор, имеющий стены, пол, потолок, одначе, лишенный выхода, ибо там просматривалась всего-навсе плотная тьма. Кажется, не прошло и доли секунд, как та чернота резво сменила цвет на бурость, и на его полотне заколыхался зеленоватый плывущий поперед дымок, из оного вмале выступил Бог Асил.
Старший Атефской печище ноне был одет в темно-синюю распашную рубаху без рукавов и ворота, на ногах его переливались серебристые сандалии, а на голове находился венец, где сходящиеся в навершие из белой платины дуги удерживали дерево на миниатюрных веточках которого колыхалась малая листва и покачивались разноцветные и многообразные по форме плоды из драгоценных камней. Бог, войдя в залу, немедля зыркнул в сторону сидящего спиной к нему Седми и скорой поступью направился к его стуло. Он также резко, как шел, остановился подле Раса, и, огладив его перстами по щеке, вкладывая в серебристый свой тенор всю нежность, на каковую был способен, сказал:
– Малецык мой, какая радость увидеть тебя…
По-видимому, Асил с трудом справлялся с волнением, потому как голос его туго дернувшись, потух. Он еще миг медлил, а после крепко обхватив руками голову Седми, притянув к себе, прижал к груди. И немедля склонившись поцеловал россыпь пшеничных, прямых, коротких волос Бога, а засим саму макушку.