На тех телегах Коваль и Золотарь почасточку уезжали вместе с учениками в горную местность, для поиска металла, и, по-видимому, самоцветных каменьев. Словом детей обучали дивный, прибывший с иной планеты народ и духи… и то учение… наставление длилось не один год.
Владелине в сие лето уже перевалило за четырнадцатый год, и неспешно надвигался пятнадцатый. Теперь она совсем повзрослела, и, несмотря на тяжелый физический труд ратника, сберегла присущую ей угловатость фигуры, близкую к Богам худобитность плоти, тонкость рук и ног. Еще весьма несуразная, она, однако, уже днесь демонстрировала свою, присущие токмо женскому полу, гибкость, грациозность и хрупкость облика в целом. Владе теперь не приходилось стричь волосы, и они значительно отросли, покрывая своей густой, темно-русой, вьющейся массой всю ее спину. Как и Огнь, девочка схватывала волосы позади головы в хвост, и пропускала по лбу тонкую бечевку, тем самым подражая самому почитаемому из Расов, Богу Воителю. Пронзительной зеленой яркостью налились ее очи, в них особой силой проступали карие брызги, но они не могли заслонить лучистой зелени. Кажется, юница и совсем не набрала за эти годы в весе, всю свою силу тратя лишь на рост, отчего удлинились у нее не только руки, ноги, туловище, но и шея, и даже голова. Словом пока это была еще не девушка, а лишь неладная отроковица, но даже и сейчас она была вельми привлекательна для тех, кто жил о бок с ней… Жил, дружил, помогал и уже днесь защищал, оберегая… чувствуя в ней, какое-то иное создание.
Вечный ее соперник по учебе Граб, за время занятий с гомозулем также подрос. Его почти белесая кожа, так разнящаяся со смуглостью кожи Влады, всяк миг покрывалась плотной моросейкой пота и надрывисто вздрагивала, когда девочка случайно касалась его. Еще даже не понимая, что с ним происходит, не осознавая того всяк раз испытываемого физического волнения, покуда мальчик, Граб стал по-иному относится к Владелине. И не то, чтобы нанести увечья али обойти ее на занятиях, вспять пытался во всем уступить, и, несомненно, как мог оберегал дорогую отроковицу от своего прытко орудующего тренировочного меча. Но это только девочке Граб уступал, всем остальным ребятам никогда. Ни Братосилу, ни Миронегу, ни Ратше своим извечным конкурентам не только по ратному мастерству, стрельбе из лука, но и в касании такой трепетно-возбуждающей Владелины. А девочка, вне всяких сомнений это остро чувствовала… Она ощущала на себе те нежные, томные взгляды Граба, его уступки, защиту и заботу. Однако, сама мысль воспользоваться представившимся преимуществом была противна Владе, ибо она сохраняла всю свою врожденную гордость, своеволие и высокое чувство справедливости. Потому всегда обидчиво кривила губы, когда в схватке с Грабом оказывалась победителем, взбудоражено погодя доказывая Двужилу, что мальчик сызнова ей поддался.
Двужил в свое время, самолично, сделал для учеников луки. Грабу под его мощные руки большой и тяжелый, с туго скрипящим не только своим изогнутым деревянным древком, костяными рогами, но и тонкой тетивой, твореной из жил лося, а для девочки поменьше и значительно легче. Впрочем, Владелина оказалась достаточно меткой, потому всегда с легкостью поражала выставленные мишени, чем весьма радовала Двужила. Так как не только по силе, но и здоровьем была вельми хрупкой, и, несмотря на подаренную Воителем клетку, очень часто болела и довольно-таки быстро уставала от занятий. Порой от утомления у нее подолгу текла кровь из носа, а после того болела голова, до тяжелого продолжительного обморока, из которого она выходила по нескольку часов кряду. И чем старше становилась юница, тем все более сказывалась в ней ее женская мягкость и хрупкость здоровья… тем чаще она хворала… и становилась слабее так, словно степенно теряла остатки подаренное ей некогда мощи Бога.
Обучившаяся ездить на своем жеребце, который в отличие от иных в большинстве своем саврасых и каких-то блекло-мышастых тонов, был караковым, с черным окрасом корпуса и рыжими подпалинами на морде и в пахе, Владелина предпочитала трюхать на Угольке без седла и поводьев. За что не раз получала взбучку от Двужила. Да, только девочке чудилось, что седло и поводья сковывают движения не только ее, но и Уголька. Любила девонька обхватить шею своего жеребца, плотно прижимаясь топорщившейся с под материи рубахи маленькой, устремленной грудью к его густой долгой и вовсе черной гриве, ощущая ядреный запах мощного животного и громким кличем понукая, скакать вперед. Влада точно уносилась с ним туда… в неведомые дали, вроде в само темное, ночное небо кое видела во снах и каковым любовалась ежевечерне. Ощущая нестерпимую, и все лета взросления увеличивающуюся, тоску по темным очам отцам… Теперь она поняла очам отца… это понимание пришло само по себе… Как-то так… просто однажды эти глаза всплыли пред ней, а после она услышала, то трепетно нежное слово: «Отец!». Точно вымолвленное не ей, а кем иным, обаче, однозначно, близким. Наполняющееся стремительным скачем тело жеребца, в доли секунд делали невесомой Владелину, и, слушая тот трепетным бой копыт и прерывистый храп, она чувствовала ретивый полет собственной плоти, будто дотоль уже испытавшей это великое состояния бреющего, скорого движения. И для нее было не важно, что потом она выслушает долгую бурчливую речь Двужила, не раз утрет кровавые капли, покинувшие ноздри и испытает острое, болезненное томление во лбу… ощущение полета погашало все неприятные моменты.
Неспешно прошедшие дни, годы принесли ей взросление не только в летах. Они принесли ответственность и за себя как продолжателя жизни, наложив обязанность раз, а иноредь и два раза в месяц в течение трех-пяти дней пропадать в избе, не смея показываться перед очи Двужила и мальчиков. Эта покуда единственная ее обязанность совсем недолго тяготила Владу ограничением свободы, ибо вмале она нашла возможность обратить то заточение в более благоприятное для себя времяпрепровождение. Оттого всякий раз, когда ей полагалось, как велел Выхованок, провести в избе, отроковица весьма ранешенько поутру, когда солнце раздумчиво замирало своим одним округлым краем на небосводе, дотоль токмо неспешно сгоняя ночную хмарь, убегала в елани.
Владелина уходила в раскинувшиеся большими плоскими блюдцами поляны, что в своем многообразии окружали девственные леса, али напротив то густые зеленые нивы окаймляли своими непроходимыми чащобами пашни, наволоки, займища словом луга, поросшие ярчайшей зеленью трав и поражающие пестротой цветов. Устроившись, где-то недалече от рубежа подымающегося леса девочка, а теперь вернее молвить, девушка укладывалась на те дотоль не паханые пожни, утопая в густой травянистой растительности. Тонкие отростки трав, лепестки соцветий нежно прикасалась к телу Влады, целовали ее кожу, голубили русые волосы, а она подолгу смотрела в наполняющееся светом и нежной голубизной далекое небо, где призывно-тоскующее блистала та самая кроха света, каковую кроме нее в поселении никто из ребятни не видел.
Выхованок не смея перечить своей вскормленнице, только складывал ей в узелок снедь и подсовывал под руку еще тогда, когда она мирно почивала на своем широком ложе в избе. Он, как дух и самое близкое девушке создание, желал, чтобы ей было хорошо, а посему нарушал, впрочем то для него не впервой, касаемо Владелины указание Зиждителя Огня. Совсем нежданно узнав об уходе из селения юницы, к ней стал присоединяться Златовлас.