– Сначала я думала твое лицо… это лицо матери, что родила меня там, на погибшей от людского недомыслия Матери Зекрой, – словно понимая, что выговориться можно только ему, Отцу, прошептала торопливо юница. – Но после, когда твое лицо стало проступать во сне… Я поняла, что все это время ты меня звал. Мой Отец… Это я не просто поняла. Я услышала… Кто-то, наверно я, позвал тебя. И после я все время, во сне… звал… звал тебя… моего Отца, и так тосковал… тосковал, – с дрожью в голове проговорила Владелина, опять сказывая о себе, как о мальчике.

Судя по всему, Седми не просто скрыл виденное девочкой, он обратил томление и тоску посылаемую лучицей с Першего на Небо, ибо во снах Владу никогда не зрела очей старшего Раса. Бог положил руку на голову юницы, и, успокаивая, умиротворяя тем теплом ее беспокойство то возникающее, то также резко проходящее, словно накатывающие на брег волны, сызнова притянув к себе, крепко обнял.

– Ты больше никуда не будешь убегать, правда? – поспрашал Небо, огладив перстом покарябанный ее подбородок. – Я не хочу, чтобы ты подвергала свою жизнь опасности, даже самой малой, ты слишком мне дорога. Ежели соколы велят тебе вернуться, пообещай мне, что немедля выполнишь их указание.

– Я не слышу их слов, только клекот… – пожимая плечами, отозвалась девушка, одначе не желая расстраивать Бога порывисто кивнула головой, в оной становилось тепло, а миг спустя вроде как вновь прохладно.

– Теперь ты их будешь слышать… Слышать и слушать. Прошу тебя, будь послушной девочкой, не огорчай меня, – старший Рас просил с такой тревогой в голосе, что Владелина вновь порывисто встрепенулась всем телом, не в силах ощущать его волнение.

– Обещаю! обещаю, Отец, не буду более огорчать тебя, – суетливо зашептала она и еще… еще раз кивнула.

А тепло от тела Зиждителя, как и его нежные руки, голубившие ее волосы, обымающие всю, несли на себе такое умиротворение, покой, что слезы наново начали выныривать из глаз отроковицы и падать на золотую, шелковистую материю рубахи Небо, с долгими рукавами и подолом, ажурно украшенным крохами рубина.

– Не плачь, любезная моя… дорогая девочка, – Рас нежно притронулся губами к левому виску юницы, тем движением стараясь снять ее не просто утомленность, а слабость, сдобренную нервозностью. – Что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал… Что, скажи мне? Чем тебя одарить, моя милая?

– Одарить? – переспросила Влада и ощутила точно затеплившуюся искорку камушка в сжатом кулачке. – Хочу увидеть море, Отец. Море…

– Море? – изумленно, а может лишь не понимающе, вопросил старший Рас, и напряженно замер, поколь не убирая губ от головы отроковицы.

– Да, Белое море… там, где живут одноглазые орики, – ответила спешно Владу, ощущая как после усталости, на тело стала накатывать слабость и, одновременно, сонливость.

– Орики? – вновь переспросил Небо, и теперь однозначно ощущалось, что он не понимает о чем толкует и просит его девочка.

– Ну, да море… Белое море. – Юница, слегка отстранившись от Бога, воззрилась в его голубые очи, уловив в них недопонимание, и весьма торопко, точно пробуждаясь от слабости, молвила, – там, где заканчиваются Похвыстовские горы, лежит берег Белого моря… Там живут одноглазые орики и как сказал Седми «беспощадно себя вырезают, губят свое племя». – Впервые забыв прибавить положенного величания к имени Зиждителя. – Там Отец расстилается море… бескрайнее… Видимо, оно таким видится, потому как синяя грань его входит в само небо. Я видела его во сне и хочу посмотреть наяву.

– А ты о том сне кому сказывала? – беспокойство Бога, похоже, нарастало, и он также малость отстранившись от отроковицы, заглянул в глубину ее зеленых очей.

– Ага… нынче Вещунье Мудрой, но судя по всему о нем знает и Седми, – отозвалась проникновенно Влада и улыбнулась старшему Расу. – Можно я увижу море? – доспросила она.

– Только немного позже, – произнес Небо, будто и сам, ощущая разочарование от собственного отказа. – Немного позже… Когда ты наберешься сил ибо ноне ты вельми болезненна. Но позднее ты увидишь и море, и, что-то весьма занимательное, хорошо?

– Хорошо, – видимо Владелина была довольна ответом Бога, и совсем не ощутила разочарования на самого себя в тембре его голоса. – Хорошо, Отец, а позже, это когда?

– Через лето, – многажды тише добавил старший Рас, и смолк, все еще не сводя взора с лица юницы, любуясь ее явственной схожестью с ним, истинностью, родственностью ее божественного естества. Погодя он медлительно положил на лоб Влады, свои перста, кожа которых поигрывала золотыми переливами света, и, понизив голос до шепота, молвил, – Дажба… Дажба ответит на все твои вопросы, почему ты не приходишь в капище, не задаешь ему их? Он ведь зовет тебя, тревожится, спрашивает? Почему ты не хочешь с ним толковать? Ты его пугаешься? – Отроковице не пришлось кивать, Бог весьма мягко прощупывая ее, единожды сам отвечал на все заданные вопросы. – Не надобно его пугаться… Все теперь изменилось, ты же то поняла? Поняла, моя милая. Дажба нынче не осудит, не скажет строгого слова, в целом как и иные Боги. Он будет мягок и предупредителен… Не отвергай его участия, оно нужно не только тебе, но и ему. Тебя тревожат его очи, но он ведь предельно нежен? Разве он грубо глядит на тебя?.. Это было тогда… до видения… было тяжело? Тягостно, моя милая девочка, – Небо убрал пальцы от лба Владелины и нежно прикоснулся к ним губами, снимая возникшее там томление. – Прости нас всех за ту грубость. Но, днесь ведь все изменилось?

– Да, ноне изменилось, – чуть слышно шепнула она в кудряшки бороды Зиждителя, купно прикрывшие ей лицо. – И все же когда Дажба, аль кто иной на меня смотрит… я вспоминаю, пережитое и мне невыносимо тягостно.

– Я поговорю с Дажбой и с иными сынами, повелю им на тебя так не смотреть. Но прошу тебя не отвергать Дажбу, – заметил Небо и принялся голубить волосы отроковицы. – Поелику ежели ты не пожелаешь общения с Дажбой, у него ничего не получится, – и легохонько вздохнул.

Тот вздох, будто прозвучавший ей в лоб, махонисто огладивший кожу лица, юница приняла на свой счет, и немедля припав к груди Небо, торопливо проронила:

– Я постараюсь, постараюсь, Отец, сблизиться с Дажбой… только ты ему скажи, чтобы не смотрел так на меня.

В зале наступила тишина, она вроде поплыла по тому мощному помещению, изредка прикасаясь к зеркальным стенам или белому полу. Она точно коснулась боков и вовсе растерявших голубизну облаков, каковые не только стали белыми, но и недвижно замерли в вышине свода… Еще морг и что-то аль кто-то резко сотряс стены залы и тем самым вызвал колыхание облаков, оные резво заходили ходором… закружились по коло и начали степенно опускаться вниз, туда, где на безразмерном кресле сидели Отец и дочь неподвижно застывшие в любовном притяжении.

Глава тридцатая

После разговора с Небом, а вернее после обряда Седми, Владу успокоилась… совсем и определенно надолго. Перенаправленная Богом Седми ее чувственность и тяга с Першего на старшего Раса, наконец сняли беспокойство с ее плоти и томление с головы… И девочка ощутила себя счастливой и довольной жизнью. Та радость теперь струилась во взоре Владелине, она проскальзывала в ставших неожиданно медленных движениях ее рук, походке… И даже в разговоре более не было горячности, суетности, словно Небо своими поцелуями снял часть нервозности с плоти.